Ловушка для двоих
Шрифт:
— Даша, ты уверена? — Валька не помнил, когда ему было настолько плохо. Даже когда понял, что он в западне, в ловушке, брошенный туда неизвестно чьей злой волей, было не так противно и муторно.
— Практически — да. По-иному происходящее мне не объяснить. Да и нет его, другого объяснения. Нам предстоит находиться здесь до самой смерти. Тогда, возможно, нас заменят на новых. А скорее всего, не заменят: думаю, что полёт к отдалённой планете за парой местных экземпляров для них не слишком рентабелен. Поэтому они и поставили нам колыбель.
— Что
— Ты разве не видел? Нам прозрачно намекают, что пора размножаться.
— Гадство какое, — сказал Валька в сердцах. — Так вот что это было. Я-то думал, вторая кровать. Вот же суки!
Следующие несколько дней превратились в беспросветный, унылый кошмар. Они автоматически передвигались и механически принимали пищу, почти не разговаривая друг с другом. Даже желание ушло, теперь, засыпая, Валька думал лишь о невидимой камере, через которую наблюдают за ними смотрители зоопарка. Или егеря заповедника, без разницы. Наблюдают и ждут, когда, наконец, собачки займутся случкой. Было тоскливо и пакостно на душе, жить не хотелось.
— Нам надо умереть, — озвучила Валькины мысли Даша. — Мёртвый лев лучше живой собаки, что бы там ни говорили древние. По крайней мере, умереть должен один из нас. Тогда другого, возможно, вернут на Землю. Хотя, чувствую, вряд ли.
— Не позволят нам умереть, — возразил Валька. — Наверняка на этот случай у них что-нибудь предусмотрено.
— Кто знает, не хочу даже думать об этом. С завтрашнего дня я перестаю есть. Нет, даже с сегодняшнего. Насильно заставить меня поглощать эту дрянь они не смогут.
— Что ж, — Валька усмехнулся криво. — Тогда прекращаем поглощать эту дрянь вместе.
На пятый день голодовки Валька выбрался на ватных ногах на крыльцо. Его мутило от слабости, и он даже не сразу понял, что их клетка изменилась, и изменилась кардинально. А когда понял, лишь безразлично хмыкнул. Построенный сумасшедшим архитектором город исчез. А сама клетка стала и в самом деле похожа на клетку или, скорее, на вольер. Ограждающая стена придвинулась, теперь она была всего в сотне метров. Небо опустилось, и уже видно было, что это вовсе не небо, а лишь затягивающее верх клетки синее полотно. Бассейн пропал, а на его месте теперь дыбилась из земли прямоугольная светло-серая плита. На ней было что-то вычерчено, но Валька не мог разглядеть, что именно — мешала общая слабость и мутный, расплывающийся перед глазами туман.
— Даша, — крикнул он, не оглядываясь. — Они поставили здесь барельеф. Я не могу разобрать, что на нём.
Поддерживая друг друга, они доковыляли до плиты. Валька протёр глаза, с усилием сфокусировал зрение. На барельефе были выбиты шесть фигур. Две большие, во всю высоту плиты, и четыре поменьше. Изображение было выполнено в примитивной манере «Палка-палка-огуречик» — так, как нарисовал бы ребёнок. Фигуры напоминали человеческие, но лишь напоминали: головы были непропорционально большими и длинными, нижние конечности — наоборот,
— Я так и думала, — тихо сказала Даша.
— Что думала?
Даша внезапно опустилась перед плитой на колени.
— Отпусти нас, — сказала она. — Пожалуйста. Мы ничем не сможем тебе помочь. Мы лишь умрём вместе с тобой. Нам не удастся заменить тех, кого больше нет. Мы другие, не такие, как они. Мы не родим для тебя детей. Если ты не отпустишь нас, мы зачахнем.
— Даша, что с тобой? — прошептал Валька. — Даша, милая, что ты говоришь!? Что ты…
Он осёкся. В ограждающей клетку стене вдруг появилось отверстие. Оно увеличивалось, расширялось, затем приняло форму круга. И застыло, чёрной кляксой на сером холсте.
— Спасибо, — Даша трудно поднялась с колен. — Спасибо тебе, — повторила она. — Пойдём, Валя.
Ухватив Вальку за рукав, Даша потянула его к отверстию. И в этот момент пошёл дождь. Редкие капли падали Вальке на макушку, скатывались по лицу, и были они тяжёлыми, тёплыми и почему-то солёными.
Он плохо помнил, как они выбрались наружу и как ковыляли, утопая в снегу, к пригородной платформе, той самой, на которой ждали тогда последнюю электричку. Как добирались до города, ловили на вокзале такси, а потом сражались со ступеньками лестницы, ведущей на третий этаж к Дашиной квартире, тоже запомнилось плохо.
— Он был один, — сказала Даша. — Они без сил лежали рядом на узкой тахте после того, как утолили первый голод. — И он никуда не улетал с Земли, он уже не мог улететь после того, как погибла команда. Мы никогда не узнаем, отчего это случилось.
— Те шестеро на барельефе — его команда?
— Да. В нашем понимании этого слова. Видимо, семья — двое взрослых и четверо детей. Я думаю, что у них симбиоз. Обе расы разумные, и одна не может существовать без другой. Он был им и домом, и городом, в котором они жили, и космическим кораблём, которым они управляли. А потом они погибли. Он дотянул до ближайшей обитаемой планеты, приземлился, но взлететь уже не сумел. И тогда он взял нас. Он хотел стать нашим домом, нашим городом. Хотел, чтобы мы его строили. Он делал для этого всё, что мог. Изменял себя, трансформировал, уродовал ради нас. Он в лепёшку ради нас расшибался… А потом отпустил.
— Этот дождь, который пошёл, когда мы уходили, это, получается?..
— Да, он понял, что означает, когда слёзы на глазах. Он так прощался с нами. И плакал.
Валька сполз с тахты. Встал на колени. Взял девушку за руки.
— Даша, когда ты поняла всё это?
— Не знаю. Это просто пришло ко мне. Думаю, что он как-то сумел до меня достучаться. Объяснить. А потом изготовил тот барельеф.
— Почему же ты не сказала мне?
— Я боялась, Валя.
— Боялась меня?
— Тебя. Себя. Нас обоих. Боялась, что мы не сможем уйти. Что мы захотим остаться.