Ловушка для хищника
Шрифт:
– Где она?! – яростнее потребовал Хонбин, предугадывая, что уже не застанет той, которая дарила ему столько часов удовольствия, живой. Сердце заклокотало от обиды. Он хотел попрощаться с ней. Да, он не любил её в том смысле, каком представляется настоящая любовь, но она была дорога ему. Она была хорошей девушкой, она знала, кто плохой, а кто хороший, она не первый год помогала им, рискуя собой. Пырнув мужчину до середины лезвия, Хонбин посмотрел ему в глаза. Тот взвизгнул, но орущая музыка не могла никого всполошить. Не потому ли она и была ввернута на всю катушку, чтобы в зале никто не слышал криков девушки?
– За мной, туда, пожалуйста… - указал схваченный и повел их дальше, к концу коридора, к последней запертой двери. Перед той стоял высокий стражник. Он схватился было за пистолет, но Эн плотнее пригрозил лезвием у горла мужчины, и
– Прости, Малика, прости, что не уберег тебя, - опустив её обратно, он поднялся. – Я никогда тебя не забуду, - развернувшись к дрожащему и раненному «метрдотелю», понукаемого Хакёном, Бродяга выставил вперед нож и, не думая, ещё раз пырнул им того в живот.
– А-а!!! Что вы делаете? Я всё расскажу, всё! Что вы хотите знать?! Их было четверо, говорю же! Они уехали часа полтора назад. Они хотели что-то узнать, поэтому спросили Малику. Видимо, она не хотела говорить…
– Что она могла знать? И как они могли подумать, что она что-то знает?! – Хонбин пырнул его снова.
– Прекратите, прошу! Да, да, это я сказал, что она знает! Я! Довольны? Им нужна была информация о ком-то подозрительном, но я ведь ничего не знаю! Я сказал, что с самыми молчаливыми посетителями общается Малика, и они пошли к ней! – услышавший подозрительные звуки стражник сунулся в этот закуток, и Хонбин, поймав его за шкирку, затянул внутрь полностью и, пока тот не пришёл в себя, вырубил сильным ударом по затылку, после чего опять вернулся к мужчине, истекающему кровью.
– Дальше, говори всё!
– Всё, говорю всё, как на духу! Им нужно было знать, кто мог совершить этой ночью что-то возле станции. Я и сказал, назвал всех, кто приходил сегодня ночью, описал. Мне тоже угрожали, сулили деньги. Деньги я не брал, но ведь за жизнь-то страшно! Я сказал, что ничего не знаю о вас, а кто может знать? Спросили они. Я позвал Малику, сказал, расскажи, тут вот интересуются твоим знакомцем, - осознав, что виноваты в смерти девушки именно они, ведь искали сорвавших переправку оружия, Хонбин окончательно вышел из себя. Этот низкий тип переложил всю ответственность на несчастную девушку, подставил её, и она подверглась пыткам. С разворота полосонув грудь мужчины, пока его придерживал Эн, Хонбин ранил его ещё несколько раз и бросил под лестницу. Сомневаться не приходилось, что он был осведомителем и передатчиком у преступников. Мир не обеднеет от такой потери. Со стонами и кряхтением, он завалился вниз. Мрази достойная погибель.
Дверь скрипнула, и среагировавший Эн безошибочно вытянул руку с кинжалом, прислонив его к шее показавшегося. Но это была одна из подруг Малики, другая проститутка. Испугавшись, она вздрогнула, посмотрела Хакёну в глаза, но не отступила. Переведя взгляд на Хонбина, она ловко достала из декольте записку и протянула её ему.
– Когда Малику отволокли сюда, она была ещё жива, - шепотом сказала она и исчезла, прикрыв за собой. Развернув маленькую бумажку, Хонбин прочел знакомый почерк, написанный угасающей рукой, превозмогающей себя, чтобы сообщить всего одну фразу: «Я ничего о вас не сказала, ибн Бин». Она даже не обратилась к нему по его имени, боясь, что записка не дойдёт до него. Поджав задрожавшие губы, Бродяга сделал глубокий вдох. В эту минуту он ненавидел этот мир и не видел никакого смысла в его спасении. Ему хотелось убивать. Он ненавидел ту шестнадцатилетнюю дурочку, из-за которой он уехал из Вавилона, он
– Мы сможем настигнуть их, - произнес Эн. – Едем?
– Да, - севший голос Хонбина не смог осилить больше одного слога. Вернувшись к мертвому телу, он подхватил его на руки, зная, что если оставить его здесь, то оно просто окажется выброшенным на помойку. После того, как он догонит тех четверых, что сотворили это, накажет их и отомстит в полной мере, он достойно похоронит Малику в этой пустыне, которую она украшала собой, в которой провела полжизни, чьей дочерью была.
Поднявшись по этой самой запасной лестнице, молодые люди выбрались на поверхность. Хонбин забрался на коня и Эн помог ему поднять себе на колени бездыханную Малику. Придерживая её, он мчался во весь опор, понимая, почему его раньше учили жестокости, почему она была уместна. Они радовались тому, что предотвратили посылку партии оружия, обойдясь без жертв, а что же в итоге? Те, чьи жизни сохранили они, пришли и забрали невинную, ту, которая ничего им не сделала. Никогда, никогда больше Хонбин не станет оставлять в живых преступников. Он искромсает их всех, до последнего, истребит ублюдков. Солнце поднялось высоко, палило нещадно, но воин ничего не чувствовал, кроме злости, требовавшей крови и мести. Впору было пролить слезы на эту сухую и бесплодную землю, но он был слишком закален для выражения своих чувств и эмоций. В душе его шел дождь и гремели грозы, но вокруг простиралась бескрайняя пустыня, которую он не удобрит ничем, кроме крови врага.
First be a woman
На четырёх деревянных столбах толщиной в кулак держалась грубая холщовая ткань, привязанная за свисающие концы к кольям, вбитым в землю. Типичная кочевническая конструкция не выглядела и не была прочной, но от песчаных бурь спасала, особенно когда завешивались дополнительно наброшенные на неё неровные лоскуты полосатых и пестрых материй, когда-то ярко зеленых, желтых, синих и красных, а теперь затертых пылью дорог оливково-болотистых цветов. Сейчас они были закинуты вверх, пропуская до середины палящее пустынное солнце, но оставляя в тени дальний край у натяжной стенки, у которой валялись рюкзаки, мешки с пожитками, тюки, служащие лежанкой. На них и очнулась украденная перед казнью персиянка, удивленно и со страхом пытающаяся понять, где же она оказалась? Машинально поправляя черную паранджу на себе, чтобы не выбились из-под неё волосы, и не открылся нигде участок тела, девушка приподнялась, щурясь лучам, бьющим ей в лицо. Сначала они превратили поле зрения в сплошную белёсую пелену, обрамленную черной рамкой неровного шатра, как выход из пещеры, каких было в достатке в горах неподалеку, но потом, когда она приподняла руку и выставила её козырьком, прикрывая верхнюю половину горизонта, из пламенного дрожащего воздуха выступил темный силуэт, согнувшийся над грубо сколоченной бочкой галлонов на десять. Присматриваясь, девушка различила распрямляющуюся голую спину, исполосованную уже бледными шрамами и двумя более темными рубцами слева и справа, словно кто-то взмахнул саблей и выступавшие лопатки попали под лезвие, а на желобке позвоночника следа не осталось. Обнаженный до пояса незнакомец зачерпнул воды из бочки и пил из ковша. Две-три капли, скатившиеся по его подбородку, блеснули на солнце и упали. Персиянка успела хорошенько разглядеть неизвестного сзади и в профиль, прежде чем он обернулся и увидел, что она его любопытно разглядывает. Две пары карих глаз встретились. Обе неуверенные, хранящие какую-то неразгаданную детскую невинность, несмотря на то, что пережили достаточно на своём веку. Лео отвел взгляд первым, вернувшись к своему занятию: он заштопывал порвавшуюся от изношенности рубашку, воспользовавшись чем и ополоснулся, плеснув на себя воды, завозимой сюда погонщиком ишаков. От непрекращающейся жары он и попил её, и, видимо, плеском разбудил похищенную. А может быть она и сама, пробыв несколько часов в искусственном сне, пришла в себя.
Пройдя от неё в метре, он уселся на всякий хлам, грудой собранный в разваливающийся холм, и взялся за иголку с ниткой, отложенные пять минут назад. Девушка, надеявшаяся услышать какие-нибудь объяснения, непонятливо пронаблюдала, как на неё больше не обращают никакого внимания, ничего не говорят ей. Сомневаясь и пугаясь этого чужого по виду иноземца, превышающего её в росте на полторы головы, некоторое время она следила за работой его натруженных, но от того не менее мастеровитых пальцев. Никогда в жизни она не видела, чтобы шитьём занимались мужчины. Пряхами и портнихами у них были даже слепые старухи, но никогда – мужчины. Уставшая ждать, когда он заговорит первым, девушка решилась: