Ловушка для птички

— Хорошо, София. Твои тревоги и опасения понятны. С ними мы обязательно справимся, но для начала расскажи немного о себе.

— Что именно нужно рассказать? Как на собеседовании? — спрашиваю, обняв себя за плечи.

В кабинете тепло и уютно, но я всё равно чувствую необъяснимый дискомфорт.

— Не обязательно. Расскажи мне, кто такая София Соловей? Какая она? Любые факты из ее жизни, опиши характер, внешность. Можно говорить о себе в третьем лице: иногда так удобней.

— Нууу, —

тяну я, судорожно соображая, с чего начать, — Ей двадцать пять лет, работает ландшафтным дизайнером, разведена, есть дочь, — нервно сглатываю. — Внешность у Софии обычная, но, несмотря на это, ей часто говорят комплименты. Люди считают ее привлекательной. Раньше она танцевала сальсу, но в последнее время некогда. Сейчас ходит в фитнес-зал, полюбила йогу.

Мой психолог Виктория медленно кивает, призывая продолжать, а я не знаю, что еще сказать. Дальше у меня возникает ступор. Как непросто, оказывается, говорить о себе, особенно, как о ком-то постороннем.

— Фух! Можно я лучше от первого лица попробую?

— Конечно, нет никаких условий или ограничений, — заверяет Виктория. У нее мягкий голос и очень красивые серые глаза.

Вспоминаю, что рассказывала на многочисленных собеседованиях несколько лет назад: тогда я их по нескольку раз в день проходила. Этот заученный текст остался в памяти подобно пушкинскому творению «у лукоморья дуб зеленый;/Златая цепь на дубе том…».

— Я говорю на русском, испанском, английском и французском немного… — недовольно выдыхаю. Звучит так, будто я хвастаюсь. На самом деле я еще итальянский, португальский и каталонский понимаю, могу изъясниться, но этот факт точно лишний, — … живу и работаю в Испании, уже шесть… нет, почти семь лет. Сразу после школы переехала, получила грант на обучение от университета Барселоны, который окончила с отличием.

Виктория улыбается и уточняет:

— В школе ты тоже была отличницей?

— Золотая медаль, — подтверждаю. — Мы с мамой жили небогато. По правде говоря, в нужде. Я знала, что полагаться мне не на кого, поэтому училась старательно. Мама часто повторяла: «Просто так на голову ничего не падает».

— Так многие родители говорят, — смеется психолог. — А твой папа?

— Он погиб, — отвечаю без промедлений. — Несчастный случай или убийство — точно неизвестно. Мне было двенадцать.

— Как ты это перенесла? Что чувствовала? — спрашивает спокойным ровным тоном. Взгляд открытый и понимающий.

— Сначала я испугалась. Потом разозлилась и обиделась. Он ведь бросил меня!

— Он умер, — поправляет.

— Он оставил меня, обрек на одиночество и бедность… Мы с трудом выживали, пока не появился отчим. Я заканчивала школу, когда мама вышла замуж за известного архитектора. Он моложе ее…

Делаю паузу. Задумываюсь, стоит ли рассказывать о наших конфликтах с мамой на почве ее ревности. Не решаюсь. Озвучиваю только факты:

— С семнадцати лет я живу сама. С мамой в данный момент не общаюсь.

— Это тяготит тебя? Разлад с мамой?

Я пожимаю плечами.

— Скорее нет, чем да. Теперь, когда у меня есть дочка, я не одна.

— У тебя много друзей? Есть подруги?

Снова тяну плечи вверх.

— Не знаю. Много приятелей, хороших знакомых. Есть Маша, крестная моей Николь, которая очень нам помогает. Подругой ее назвать сложно: сильно старше и к тому же моя начальница. Одна близкая подруга у меня была, но мы больше не поддерживаем отношения.

— Почему? Это как-то связано с рождением дочери?

— Да. И с мамой, и с Дашей я перестала общаться, когда узнала, что беременна.

— А с отцом ребенка связь поддерживаешь?

— Нет. Настоящий отец Николь не знает о ее существовании.

У Виктории взлетают брови. Это происходит буквально на секунду, но я успеваю заменить.

— Мой бывший муж не является биологическим отцом Николь, — поясняю на всякий случай.

— Тогда мне нужно уточнить, можем ли мы поговорить о настоящем отце?

— Мне будет сложно, — признаюсь и опускаю глаза.

— Ты стала жертвой сексуального насилия? — понизив голос, спрашивает Виктория.

— Нет-нет! Все было по согласию, — спешу заверить. — И по большой любви.

— Любила только ты, — как бы догадывается.

— Он тоже любил, — улыбаюсь с грустью. — У нас был красивый, но короткий роман.

— Ты его не забыла до сих пор?

В очередной раз пожимаю плечами.

— С этой истории нам придется начать нашу психотерапию, — предупреждает психолог.

Нехотя, но я киваю.

Чувствую острое желание впустить в свою жизнь мужчину

Испания. Три года спустя

— Софи, у тебя тут телефон пиликает! — кричит Алекс, наш новый садовник.

— Бегу!

Я знаю, кто мне звонит, поэтому закрываю ноутбук, пулей выскакиваю из кабинета и лечу вниз по лестнице. Села работать над очередной сметой, а телефон снова оставила в кухне.

Алекс стоит между пролетами и протягивает мне телефон, продолжая восторженно обсуждать футбол со своим помощником Пако: вчера сборная Испании красиво обыграла действующих чемпионов, и все вокруг только и говорили о футболе.

— Алло! — хватаю трубку. Успела ответить на звонок до того, как он прервался. — Маша? Как вы там?

— Супер-р-р, мамуля! Кр-р-руто! — слышу тоненький детский голосок, старательно выговаривающий недавно выученную букву «р». — В басике есть фляминго и уникор-рнио[1], — на смеси русского с испанским говорит моя маленькая дочь.

— Николь? Ты сама мне звонишь? — спрашиваю, умиляясь самостоятельности двухлетнего ребенка.

— Маса р-р-рядом, — отвечает дочь.

Шипящие ей даются сложней, чем «р», и вместо «Маша» у нее по-прежнему получается «Маса».