Ловушка для Слепого

Воронин Андрей Николаевич

– Активист.

– Ак… Послушайте, а человеческое имя у вас есть? Об это можно язык сломать.

– Виктор.

– Я – Глеб. Слушайте, а как вы сюда попали?

– Через окно на крыше. Чуть ноги не сломал. Так мы договорились?

Слепой вздохнул.

– Вы понимаете, что вас могут просто убить? Ну да, вы ведь об этом уже говорили… Что ж, если вы так жаждете крови.., договорились. Рассказывайте, что у вас там вышло с этими урками.

Виктор вздохнул и, сделав над собой видимое усилие, начал говорить. Это была обычная история человека, считавшего, что держит ситуацию под контролем, и вдруг обнаружившего, что незаметно для себя переступил черту, за которой уже ничего нельзя изменить и поправить. Им манипулировали, как пешкой. План Сивого теперь был как на ладони: заставив

Кудрявого руками Активиста захватить наркотики, бывший подполковник нагрел его на сто пятьдесят тысяч, которые Активист отбил у Одинакового, и дискредитировал Активиста, подбросив ему коробки из-под морфия. Теперь он руками боевиков Кудрявого активно убирал свидетелей, и только идиот мог не догадываться, какая судьба ждет самого Кудрявого в конце этого сезона охоты. Кудрявый, по всей видимости, и был таким идиотом: он либо не понимал, что ему угрожает, либо считал, что Сивый у него в руках со всеми потрохами. Триста с небольшим килограммов однопроцентного раствора и кристаллов морфия, исчезнувшие с разгромленного завода медпрепаратов в Царицыно, должны были принести Сивому крупную сумму, но Глеб сомневался в том, что это ограбление было последним. Доведя до конца это дело, Сивый примется планировать следующее и придирчиво выбирать исполнителей, плетя вокруг них липкую паутину.

Рассказ Активиста лишний раз подтвердил слова полковника Малахова: Раскошина было просто необходимо остановить, и потребовались бы годы на то, чтобы сделать это законным путем. Сивый работал чисто, и собрать улики, которых было бы достаточно для вынесения сколько-нибудь сурового приговора, было невозможно.

Известие о том, что в заложницах у Сивого находится семнадцатилетняя сестра убитого утром Тыквы, огорчило Глеба по двум причинам. Насилие над женщинами и детьми причиняло ему почти физическую боль, и, кроме того, необходимость спасти заложницу сильно осложняла задачу У него даже промелькнула малодушная мысль о том, как было бы хорошо, не встреться ему этот Активист: он просто следил бы за Кудрявым до тех пор, пока тот не привел бы его к Сивому. Тогда дело решилось бы всего двумя выстрелами, а то и одним, если бы эти двое одновременно оказались на линии огня. Слепой покачал головой, возражая самому себе. Не будь Активиста, с его сумбурным рассказом, семнадцатилетняя девчонка так и осталась бы сидеть под замком неизвестно где. Возможно, о ней не знает никто, кроме Сивого, и тогда пуля, убившая Раскошина, убила бы и ее. Она могла быть мертва давным-давно, но еще со времен Афганистана Слепой твердо усвоил: человек жив до тех пор, пока не обнаружено его тело, а значит, до самого конца нужно действовать так, словно он жив и ждет твоей помощи.

– Черт бы вас побрал, – сказал он Активисту, выслушав его рассказ до конца. – Робин Гуд сопливый, недоделанный… Ну куда вы полезли со своим утопическим социализмом? Чертов инфантил.

На скулах у Активиста заиграли желваки, но он промолчал.

– Ладно, – добавил Глеб, – что с вами поделаешь.

Домой вам, конечно, нельзя. Примите душ здесь и давайте вздремнем хотя бы часок-другой. Другое оружие у вас есть? Нету? Дам. Красивое, глаз не оторвать. Между прочим, сувенирчик от Сивого. Неплохой получится каламбур, если вы уложите мерзавца из его же пистолета. А от этой вашей гармони нужно непременно избавиться, и чем скорее, тем лучше.

Активист вздохнул и, собрав лицо в горсть, провел ладонью ото лба к подбородку.

– Да, – сказал он, – поспать не мешает.

В этот момент в маленькой комнате зазвенело, падая с большой высоты на пол, стекло, и вслед за этим звуком раздался тяжелый шум падения чего-то большого и грузного. Одновременно кто-то принялся безуспешно, но очень настойчиво ломиться в дверь. Активист вскочил, словно подброшенный пружиной, а Слепой, не вставая, выдернул из розетки шнур настольной лампы. Квартира погрузилась в темноту, наполненную звоном и грохотом, которые доносились из прихожей и соседней комнаты.

– Достань обрез и ляг на пол, – скомандовал Слепой, и Активисту даже в голову не пришло, что можно возразить.

Он плашмя упал на гладкий паркет и, запустив руку под диван, сразу нащупал отпиленный приклад обреза.

Глава 14

Примерно

за полсуток до того момента, как Слепой вошел в свою конспиративную квартиру и обнаружил там засаду, на окраине Северного Бутова остановился «уазик» цвета сгущенного молока с брезентовым верхом, от колес до самой крыши забрызганный засохшей грязью. Номера на нем были подмосковные, и, учитывая это обстоятельство и то, что последний дождь прошел над Москвой не менее полутора недель назад, можно было смело счесть водителя машины записным неряхой, привыкшим хоронить появляющиеся на бортах своего автомобиля надписи типа «Помой меня!» или «Танки грязи не боятся» под новыми слоями пыли и грязи.

На дверце этого автомобиля красовалась надпись «Медицинская помощь», но крест над ней был не красный, а синий, нарисованный специально для того, чтобы разъезжающего на желтовато-белом «уазике» ветеринара никто спьяну не принял за врача.

Дверца коровьей «Скорой помощи» открылась, и на асфальт выпрыгнул Активист. Выглядел он как человек, проведший бурную ночь, – да так оно, в сущности, и было. В правой руке он держал нечто продолговатое, завернутое в пластиковый пакет с рекламой кофе «Черная кошка», а карманы его мятой и перепачканной землей и кровью черной матерчатой куртки заметно отвисали книзу, оттянутые чем-то тяжелым. Его нижняя челюсть давно нуждалась в бритье, воспаленные глаза казались красными, как у голодного вампира, щеки ввалились, и на одной из них красовалось смазанное кровавое пятно.

Вслед за ним из машины выбрался Телескоп, более обычного взъерошенный и, как никогда, похожий на больного грача. Ежась от утреннего холодка и разминая затекшие ноги, он обошел автомобиль спереди и остановился перед Активистом.

– Ну, что? – спросил он. – Куда теперь? Будем искать Сивого?

– Зачем? – бесцветным голосом спросил Активист.

– Как зачем? А бабки? Наши бабки. Ты что, забыл?

– Мои бабки сгорели, Эдя, – напомнил Шараев.

– Ну и что? Есть ведь доля Тыквы. Ну, ты чего скис? Я, конечно, понимаю: семья там и все такое прочее… Между прочим, моего брата тоже убили, не забыл? Но ведь от этого никто не застрахован. Ну?.. Помнишь, как в книжке: хэй-хо, жизнь не дорога! Вот только не помню, в которой.

– «Приключения Тома Сойера», – прежним бесцветным голосом сказал Активист. – Знаешь, Эдя, шел бы ты… Нет, правда, иди. Сивый – моя проблема. А бабки, если буду жив, я тебе передам. Даю слово.

– Слышь, ты, деловой, – по-блатному растягивая слова, сказал Телескоп. – Ты целочку из себя не строй.

Обещает он… Я теперь никому не верю. И между прочим, имею полное право. Я от тебя не отстану, пока не получу свои пятьдесят косарей. Понял?

– Понял, – сказал Виктор, поднимая на уровень груди свой сверток и держа его за один конец. – А ну, вали отсюда, упырь очковый, чтобы я тебя не видел. А то вместо пятидесяти косарей схлопочешь картечью из двух стволов. Это ты понял?

– Это я понял, – медленно сказал Телескоп. – Попробуй не пойми. Ты теперь у нас крутой, да? Подельников одного за другим мочишь. Может, это неспроста?

– Думай, что говоришь, – предупредил Виктор, не опуская завернутого в пластиковый пакет обреза.

– Деловые в таких случаях говорят: «Фильтруй базар», – авторитетно заявил Телескоп. – Надо учиться, Витек, если решил выйти в люди. Сука ты, Активист, и больше ничего.

– Ты, – с ненавистью сказал Виктор и пошел на Телескопа, тыча его в грудь стволами обреза. – Ты, упырь-недоносок, пиявка четырехглазая, ты что о себе вообразил?

Думаешь, все на свете такие, как ты? Хрен тебе, вонючка гнилозубая! Получишь обе доли – свою и Тыквы. Сто косых тебя устроят? Только уйди, не доводи до греха!

– Смотрите, какой праведник, – процедил Телескоп. – Дерьмо в кожаных перчатках. Не доводите нашу цацу до греха! До какого, а? Какого из смертных грехов за тобой не числится, Витек?

– Эдя, – сказал Активист, с трудом шевеля непослушными губами, – Эдя, ты человек? Ты можешь понять, что я просто не хочу тебя видеть? Мне не нужны твои деньги. Мне уже даже мои деньги не нужны. Просто я сейчас не хочу никого видеть. Не могу, понимаешь? Уйди, прошу.