Шрифт:
Глава 1
Хочу, чтобы меня пожалели
В предрассветной дымке тумана по непривычно пустынному шоссе на предельной скорости мчится великолепный красный «Бентли». Он летит стрелой, рассекая светом фар утреннюю влажность воздуха и оставляя позади самый противоречивый город на свете, где начинают просыпаться потенциальные и явные счастливчики, имеющие реальную возможность в нем проживать.
Необыкновенно дорогой и желанный мегаполис, который время от времени лучше покидать, чтобы не сойти с ума от его потрясающих возможностей и безграничных соблазнов, от огромного нервного напряжения и страха упустить единственный шанс, даруемый судьбой каждому. Или просто для того, чтобы хоть на время остановить безумную гонку за воображаемым счастьем, посмотреть со стороны на этот грандиозный и великолепный вертеп, увидеть в нем себя, понять свое предназначение и осознать собственную персону частью единого целого, дабы не утратить радости бытия.
Словно вихрь автомобиль проносится мимо застывших в возмущенном негодовании работников дорожно-патрульной службы, которые только злобно смотрят ему вслед. Остановить именно этот «Бентли» означает для них в худшем случае – лишиться на веки вечные погон, в лучшем – пообщаться со скунсом.
– С-сука! – цедит один сквозь зубы.
– Не бери в голову, – успокаивает другой. – Нарвется когда-нибудь.
Между тем «Бентли» продолжает свой путь. Туман постепенно рассеивается, и автомобиль словно вспыхивает под лучами восходящего солнца, выделяясь огненным пятном на фоне тянущегося по обеим сторонам дороги живописного зеленого массива.
После получаса пути без пробок «Бентли» сворачивает с основной трассы и, миновав автоматический шлагбаум с сигнализацией, камерой видеонаблюдения и неизменной грозной табличкой «Проезд запрещен! Частные владения!», на большой скорости летит по мерцающему после дождя асфальту в глубь леса, тянущегося на многие километры и удачно скрывающего за густыми кронами деревьев огромную усадьбу с просторными земельными и лесными угодьями.
Проехав среди фруктовых садов и полей с молодыми подсолнухами, красочных цветочных полян и уютно устроившихся на них маленьких домиков пчелиных ульев, мимо изумрудного луга с пасущимся стадом коров и овец, «Бентли» наконец останавливается напротив высоких, украшенных кованой фигурной решеткой ворот, которые немедленно распахиваются и, впустив автомобиль, важно затворяются.
Взору открывается совершенно очаровательный вид: широкая дорожка из белой с золотистым рельефным рисунком тротуарной плитки, вдоль которой с обеих сторон тянутся многочисленные цветущие кусты и обустроенные клумбы, ведет к белоснежному строению в два этажа с высоченными помпезными мраморными колоннами янтарного цвета и роскошным балконом.
Перед величественным строением на ухоженном газоне расположился внушительных размеров фонтан в виде круглой глубокой чаши с постаментом, на котором возвышаются статуи трех обнаженных дев, грациозно держащих на изящных плечах узкие высокие кувшины. Мощные струи воды, переливаясь на солнце всеми цветами радуги, вырываются вверх из кувшинов и постамента и шумным водопадом ниспадают в круглую чашу, создавая вокруг прекрасных нимф прозрачную водяную завесу.
Ощущение сказочности и нереальности происходящего дополняют павлины, горделиво вышагивающие вокруг фонтана и издающие гортанные звуки, которые следует принимать за пение райских птиц. Если рай и существует на свете, то он здесь и сейчас.
Миланский Руслан Романович, владелец усадьбы, знает толк в шике и слывет большим любителем излишеств, делающих его далеко не молодую жизнь намного привлекательнее.
Высокая худенькая блондинка в ультрамодном наряде выпархивает из машины и изящной походкой модели направляется к дому. Навстречу ей, огибая фонтан и распугивая райских птиц, с распростертыми объятиями спешит сам хозяин, статный крепкий старик лет семидесяти с небольшим.
– Здравствуй, Людмилочка! Здравствуй, солнышко! Как же я рад тебя видеть! – Он целует Милу в обе щеки и, немного отстранив от себя, с удивлением оглядывает. – Ты у нас, оказывается, ранняя пташка. А кто рано встает, тому Бог подает.
– Не знаю, не уверена. Вчера встала пораньше жаворонком, а теперь, после бессонной ночи, злющая-презлющая, как невыспавшаяся сова. И все же, дядюшка, доброе утро!
– Совсем старика забыла, почти месяц где-то пропадала. Даже на звонки редко-редко отвечала. А я по тебе так соскучился!
– Я тебя тоже очень люблю! – От умиления и нежности ком подкатил к горлу, на глаза готовы навернуться слезы. Мила с трудом выдавила: – Ты как?
– Живем потихоньку, тебя вот дожидаемся. И дождались, наконец. Как же ты много работаешь, – запричитал дядюшка по-стариковски, всплеснул руками и, прижав их к груди, скорбно покачал головой. – А похудела-то как! Все диетами балуешься? Смотри, на кого стала похожа: почти прозрачная. И личико совсем осунулось, темные круги под глазами. Или ты так себя работой уморила? Что же ты творишь-то с собой, скажи на милость?
Мила слушала, изо всех сил стараясь улыбаться, чтобы излишне не расстраивать дядюшку. Однако провести его трудно, так как он видит ее насквозь.
– Да что с тобой, на тебе лица нет! Случилось что? Или кто обидел? – не унимался он, заглядывая в глаза племяннице.
Последняя капля упала в переполненную чашу терпения, и Милу охватила предательская жалость к себе: она расплакалась. Сколько угодно можно позволять другим жалеть ее. Но ни в коем случае не вызывать жалость у себя к себе самой. Иначе та мгновенно превращается в слабость и отнимает всяческую способность трезво мыслить, правильно оценивать обстановку и принимать верные решения.
Мила ненавидела быть слабой и безвольной. Но здесь, с единственным на свете дорогим человеком, не возбраняется чувствовать себя незащищенной, открытой и нуждающейся в помощи. Даже слезы можно не сдерживать. Потому что она приехала за очередной порцией искренней любви и неподдельного внимания, которые очистят душу, обласкают и укрепят сердце. И снова внутри засияет солнце и захочется жить.
Дядюшка, не на шутку встревоженный слишком бурным проявлением эмоций единственной на свете кровиночки, обнял Милу и чуть охрипшим от волнения голосом принялся успокаивать:
– Людмилочка, душа моя, не плачь, – уговаривал он безутешно рыдающую на его груди Милу, ласково гладя ее по голове, словно ребенка. – Не терзай мое больное старое сердце, я этого не вынесу. Ведь я так люблю тебя! Твоя мать была мне единственной сестрой, твой отец – единственным другом, а ты – моя опора в жизни, моя любовь и отрада. Ты – моя жизнь и единственная наследница. И я сделаю все от меня зависящее для твоего счастья.
Из дома, с трудом протиснувшись в приоткрытые тяжелые двери, выбежали две борзые, заботливо оглядели невеселую парочку самых дорогих на свете людей и участливо заскулили, тыча носами в колени хозяина и всхлипывающей Милы.