Ловушка для волшебников

Джонс Диана Уинн

— Чем услужить могу я вам, скажите? Прошу к нам в дом, сударыня и сударь, — сказала она.

Говорила она так же непривычно, как гонец Хатауэя, да еще и давилась от смеха.

«Кому бы смеяться, так уж точно не им, — возмущенно подумал Говард. — На себя бы поглядели!» Подол длинного девочкиного платья подметал булыжники, на голове у нее была дурацкая полотняная шапочка. А мужчина с лошадью вообще вырядился в настоящий кафтан с буфами на рукавах, как шут из балагана. Наверно, это актеры, нанятые для выставки вроде той, про саксов, только непонятно, почему они потешаются над посетителями музея!

— Мы… кхм… э-э-э… хотели бы поговорить с Хатауэем, — как можно вежливее сказал Говард,

но прозвучало это грубовато.

— За мной ступайте, милости прошу, — позвала девочка.

Она улыбнулась конюху и высыпала остаток зерна из передника наземь. Куры закудахтали, столпились, толкаясь и теснясь, а девочка повела Говарда и Катастрофу к стрельчатой двери на другом конце дворика. Она звонко топала по булыжникам, потому что на ногах у нее были деревянные башмаки.

За дверью зеленел сад, ухоженный, чистенький садик с аккуратными тропинками, засаженный ровными рядами деревьев и подстриженных кустов. «Немудрено, что тут такая чистота и порядок», — сказал себе Говард, когда увидел, сколько народу здесь садовничает. Из-за живых изгородей высовывались люди, вооруженные садовыми ножницами, и с любопытством провожали гостей глазами. Две девушки в длинных платьях выравнивали граблями песок на дорожке — они тоже уставились вслед Говарду и Катастрофе. И отовсюду, из-за каждого куста, с хихиканьем высовывали носы маленькие мальчики. Под деревом, искусно подстриженным так, что его кровля изображала подобие крыши, сидели и деловито писали гусиными перьями два человека, и в одном из них Говард узнал почтительного гонца, который недавно приходил от Хатауэя. Гонец тоже узнал Говарда, и его так перекосило от испуга, что Говард едва сдержал смех.

— Н-н-надеюсь, в добром здравии изволит отец ваш досточтимый пребывать? — осведомился гонец.

— Не бойтесь, он с нами не пошел, — успокоила его Катастрофа.

— Тогда хвалу я небу вознесу! — воскликнул гонец, явно от всей души.

Катастрофа по дороге к дому тоже кусала губы, чтобы не захихикать. Говард озадаченно рассматривал дом за садом: какой огромный! И чем-то напоминает особняк Диллиан: тоже построен из красного кирпича и под старину, причем до мелочей. По фасаду шли окна с частым переплетом, а стену венчали кирпичные зубцы, как на крепостной стене.

Такой дом должен был бы выглядеть старым, но он сиял новизной. Даже толстая дубовая дверь не успела потемнеть от времени.

Из-за двери стремительно выбежала дама и спросила девочку:

— Анна, кто пришел?

На самом-то деле дама произнесла: «Кто к нам пожаловал, скажи скорее, Нанни?» Говард не поверил своим ушам: и эта тоже стихами говорит! Прямо как у Шекспира! На даме был полотняный чепец, который скрывал волосы, поэтому лицо дамы казалось длинным, а вот платье смотрелось красиво — ниспадало до земли и посверкивало зеленой парчой. «Это тоже актриса, она нарядилась в исторический костюм для выставки», — старательно думал Говард, но ему было не по себе.

— То к батюшке опять явились гости, — ответила девочка, и снова Говард с трудом ее понял, а она к тому же скорчила даме рожицу. — Уж всяких мы под кровом навидались, но этаких покуда не бывало: куда как чудны видом и повадкой.

— Тсс, Анна, не болтай-ка ты пустого, — шикнула на нее дама. — Уилл упредить успел меня, что гости будут.

А Говарду и Катастрофе она сказала:

— Добро пожаловать в Аббатский дом, входите.

Благоволите следовать за мной, и вас я провожу к Хатауэю.

Стоило им переступить порог дома, и Говард понял: никакой это не музей и не выставка! Он сообразил, точнее, почувствовал подвох сразу же, а потом за одним из окон с частым переплетом увидел городской собор. С одной стороны собор был покрыт хлипкими деревянными

лесами, и строители в странной одежде сновали вверх-вниз по лестницам — перестраивали западное крыло. Но ведь перестройка западного крыла происходила во времена Генриха Восьмого, это Говард помнил точно! И все прохожие, шедшие по улице мимо собора, были одеты точно так же, как люди в саду. Все яснее некуда. Дом настоящий. Говард видел это собственными глазами, и не только видел, но и чувствовал. Вот валяется на полу обруч, с каким играют дети, вот небрежно свисает шелковый плащ, забытый кем-то на новеньких дубовых перилах, вот стоят массивные резные стулья, а вот из угла вылезает кожаный бурдюк, который кто-то пытался убрать с глаз долой. Всеми этими вещами пользовались, а не просто включили в музейную экспозицию. Ясно: когда Громила сказал, что Хатауэй живет в прошлом, он выражался буквально.

Дама отворила дверь из светлого дуба и сказала: — Хатауэй, пожаловали гости.

Говард успел немножко привыкнуть к мысли, что пропутешествовал во времени, поэтому при виде знакомой пишущей машинки — папиной, старой, скованной велосипедной цепью, — он едва не подскочил от неожиданности. Хотя комната, в которую их ввели, явно служила кабинетом, машинка тут смотрелась совсем чужеродно.

Хатауэй, очень бледный, сидел, поставив локти на стол, и угрюмо созерцал машинку, но при виде гостей выпрямился, порозовел и повернулся к ним лицом. «Бесс!» — сказал он даме в зеленом. И оба затараторили так быстро, что Говард с Катастрофой улавливали от силы одно слово из десяти. Им не оставалось ничего другого, как пялиться на Хатауэя. Глаза у него были зеленоватые, волосы белокурые, как у Диллиан. Правда, бородка, как у многих светловолосых мужчин, отливала рыжиной. Из всего семейства Хатауэй был самый невысокий, чуть-чуть повыше Говарда. Отчего-то он выглядел хрупким, изможденным, и парчовый камзол удачно оттенял его бледность.

С дамой он переговорил быстро; под конец она произнесла: «За этим пригляжу, не беспокойся», послала Хатауэю воздушный поцелуй и вышла.

Хозяин с готовностью повернулся к Говарду и Катастрофе.

— Возможно ль, что ко мне явились вы посланцами от своего отца? — спросил он раздельно, чтобы гости смогли его понять.

— Нет, — ответил Говард. — Простите, мы ничьи не посланцы и не засланцы, мы сами по себе.

Хатауэй насторожился.

— Прелюбопытно слышать, право слово. Зачем же, расскажите, вы пришли?

— Ну какой вы глупый! — шумно возмутилась Катастрофа. — Конечно с вопросами. У нас куча вопросов!

Хатауэй улыбнулся. Катастрофа в ответ надулась как мышь на крупу.

— Уж если обижаться, то не вам, о юное прелестное созданье. Ваш батюшка, я это знаю верно, посланца моего в испуг поверг, и тот вернулся, капли слез роняя, главой поникнув, как цветок увядший.

— Папе в последнее время туго приходится, — торопливо объяснил Говард. — Сегодня утром у нас дома уже побывали Арчер с Торкилем. А Диллиан стащила у него слова.

Хатауэй перевел зеленоватые глаза на Говарда. — Об этом мне известно, ибо я стараюсь издали следить за оборотом, который принимает ход событий, — отозвался он. — С какою просьбой вы ко мне явились? Чего хотите, можно ли узнать?

— Как чего? Чтобы вы прекратили копать нашу улицу, противный старикашка! — воскликнула Катастрофа самым дерзким и невыносимым тоном.

«Похоже, собирается закатить такой же спектакль, какой устроила мисс Поттер», — подумал Говард. Но сестренка смотрела на Хатауэя с явной симпатией. Она дерзила ему так, как обычно дерзила папе, и рассчитывала, что Хатауэй поймет: это она любя. Хорошо еще, что Хатауэй худой! Будь у него брюшко вроде папиного, Катастрофа давно бы начала над ним потешаться.