Ловушка горше смерти

Климова Светлана

— Зачем? — спросил мальчик, не отрывая глаз от клеток доски, потому что, пока женщина говорила, успел разыграть небольшую партию. — Простите. — Иван смещал фигуры и аккуратно расставил их вновь. — Моя бабушка Маня тоже тосковала по Москве… Вам здесь было хорошо?

Старая дама неуверенно кивнула.

— Вы какими будете играть? — Он взглянул на нее. — Наверное, белыми? Я придвину столик… Здесь не хватает одной пешки, я заменил ее вот этим, — мальчик показал крошечный плоский пустой флакончик из-под духов, — и короля, поэтому будьте внимательны — я ставлю вместо него другую вещицу. — На шахматную доску рядом с фигурой королевы встал вырезанный из слоновой кости пятисантиметровый Будда, как бы выныривающий из складок своего одеяния обнаженным круглым животом, где на месте пупка находился крошечный рубин.

Глаза, рот и уши Будды были закрыты тремя парами его рук…

Когда адвокат заглянул в комнату Лилии Михайловны, партия развивалась полным ходом. На носу у старушки были дымчатые цейсовские очки с толстыми стеклами, а взлохмаченный Иван яростно грыз яблоко.

* * *

Они вошли в кабинет, и адвокат усадил Лину на малиновый стул, а сам устроился по ту сторону стола в своем вращающемся кресле; напольные часы, стоявшие в тени сбоку от шкафа, показывали одиннадцать часов московского времени. Дмитрий Константинович по привычке покосился на них и перевел взгляд на лицо Лины, отметив, что она явно нервничает.

— Как ты жила все эти годы? — спросил адвокат. — последнее время я не имел о тебе никаких известий.

— По-разному, — ответила Лина, откидываясь на стул и кладя сумочку себе на колени. — Как все. Заботы. Ну и понимание того, что из потока жизни вырваться с годами становится все труднее.

— А мальчик? Расскажи мне о нем.

— Дмитрий Константинович, — произнесла Лина, взглянув на адвоката мгновенно потемневшими напряженными глазами, — мне иногда кажется, что мы с вами играем в какую-то бесконечную путаную игру, в которой, помимо множества слов, нет никакого смысла. Вы спрашиваете об Иване? Что я могу о нем вам сказать — мальчик перед вами. Он рос со мной, однако закрыт для меня так же, как и в первый день после рождения. Но если человек виден прежде всего своими поступками, то по отношению к Ване я не могу произнести ни одного упрека. Что же до его характера или психологии — я люблю его таким, каков он есть. Сказать, что он хороший мальчик, — значит ничего не сказать.

— Этого достаточно, Лина, — проговорил адвокат, и улыбка погасла на его лице. — Кстати, тебе не кажется, что он как две капли воды похож на Марка?

— Не кажется.

— Лина, — воскликнул Дмитрий Константинович, мы и в самом деле занимаемся опасными вещами, ведь в произнесенном тобой только что ответе нет ни капли правды! И ты сама об этом знаешь.

Лина молчала, лишь пальцы ее теребили замок сумочки, пока наконец она не остановила эти судорожные движения, вынув сигареты и зажигалку.

Адвокат грузно поднялся, вышел на кухню, возвратился, держа керамическую, простенькую, с поцарапанным Дном пепельницу, и, придвигая ее, сказал:

— Я не понимаю, почему ты не признаешь очевидного. Сегодня утром, на перроне, как только я его увидел, во мне все перевернулось: рядом с тобой стоял маленький Марк. Мы выросли вместе. Хочешь, я покажу его фотографии?

— Нет, — вздрогнула Лина. — Зачем тебе все это нужно, Митя? Не вторгайся в нашу жизнь!

— Почему вы приехали? — спросил адвокат, садясь. — объясни наконец, что движет тобой? Ведь все эти годы я ждал…

— Хорошо, — перебила его Лина, гася сигарету. — Так даже проще. Я здесь, чтобы попросить у вас денег, Дмитрий Константинович.

— И только?

— Мне нужна крупная сумма, — быстро проговорила Лина, — и не спрашивайте зачем. Я прошу разово выплатить… — Она запнулась. — Пособие Ивана и занять мне под проценты на два года десять тысяч долларов…

— Нет проблем, — усмехнулся адвокат.

— Да?

— Конечно, Лина.

— Я хочу как можно скорее возвратиться в Харьков.

— Как тебе будет угодно. Деньги получишь завтра у меня на работе. Мы оформим бумаги, а вечером я посажу вас в поезд.

— Спасибо.

— Отлично, — добродушно проговорил Дмитрий Константинович, и Лина недоверчиво на него взглянула. — А до завтра вы погостите у меня и тетушки. Мы пообедаем вместе, я покажу Ване Москву, а вечером, если хочешь, мы можем куда-нибудь отправиться…

— Мне бы не хотелось огорчать вас, но у меня нет желания куда-либо идти, я лучше останусь здесь. Вы можете свозить Ваньку в Измайлово.

— Как прикажешь! — совсем уже радостно воскликнул адвокат. — Но на рынок-то ты согласишься меня сопровождать?

— Да.

— Тогда поехали! — Дмитрий Константинович боком выбрался из-за стола, подхватил совершенно растерянную Лину под руку и торопливо, едва не подталкивая, повел в коридор. — Жди меня в прихожей…

Лина, поджидая адвоката где было ведено, так и не увиделась с сыном.

Дмитрий Константинович вывел из комнаты крохотную взъерошенную старушку, которая, тут же бросив его руку, независимо направилась в сторону кухни, не удостоив Лину даже взглядом. Адвокат возился с ключами, когда она, возвращаясь, на секунду остановилась возле них и произнесла:

— Здравствуйте, дорогая! Митя, на рынке купи мне и молодому человеку немного изюму. Выбирай чистый и без косточек.

— Будет исполнено, Лиля.

— А вы, милочка, — сказала пожилая дама, — проследите пожалуйста, чтобы он, — тут тетушка небрежно кивнула в сторону Дмитрия Константиновича, — не покупал мне никакого искусственного хлеба, чтобы не забыл о минеральной воде и соке для вас и мальчика.

— Хорошо, — кивнула Лина. — Мы сделаем все, как вы говорите, Лилия Михайловна…

Адвокат, посмеиваясь, вытащил ее за дверь.

— У меня бы никогда не хватило терпения ладить со стариками, — сказала она адвокату.

— Этому быстро учишься, — ответил Дмитрий Константинович, распахивая перед бывшей подзащитной дверь парадного, — стоит лишь подумать о том, что и ты сам когда-нибудь, Бог даст, достигнешь столь почтенного возраста.

В машине Лина смотрела в окно, рассеянно слушая приглушенный голос своего спутника. Она не узнавала Москву, и это было неудивительно. Там, где она жила все эти годы, ничто не стало ей близким, потому что только в этом огромном, утомленном, но трепетно живом городе она чувствовала себя свободной; здесь иначе дышалось, чем в ватной сонливости провинциальных будней. Быть может, кому-нибудь здесь и недостает покоя, однако Лина ни малейшей ностальгии по Харькову не испытывала…