Ловушка
Шрифт:
Вот городская площадь, заполненная разношёрстой яркой толпой, громко смеющейся, а то и переругивающейся в ожидании чего-то значительного, например, представления заезжих артистов; солнце высоко стоит над горизонтом, освещая буйную зелень молодых пушистых деревьев, горделиво возвышающихся по краям аллей, и праздничную россыпь цветов, фигурно высаженных на клумбах вдоль домов или просто разбросанных отдельными мазками в густой летней траве; хор голосов, сливающихся в одну большую волну, разносится далеко вокруг, ему вторят другие звуки: где-то кричит петух, плачет ребенок, лают собаки – и все они вплетаются в общую картину, заполняя собой белые пятна, позволяя ей стать по-настоящему живой, такой, в которую можно захотеть окунуться вместе
Ему вдруг стало нестерпимо грустно и одиноко, как в самом начале. Он распахнул решетчатое окно и позволил холодному воздуху ворваться внутрь помещения, постоял еще несколько минут, почти не чувствуя обжигающего холода, и пошел дальше.
Благородные лица, полные спокойствия и скуки смотрели ему вслед немигающими восковыми взглядами со старых картин, украшающих некогда роскошную галерею. А он неторопливо шел, немного загребая своими большими грубыми ботинками, покачиваясь, словно во сне, и вспоминал.
ГЛАВА 3
Когда-то и мы все умели летать
Солнце медленно скрывалось за горизонтом. На маленький городок ложился тихий летний вечер. Он укутал своей легкой вуалью улицы и дома, проник в каждый уголок уютных палисадников и, наконец, растворился в теплом летнем воздухе. Все вокруг готовилось ко сну. Аккуратные сельские домики с плотно задернутыми занавесками, выстроились стройными рядами и загадочно белели в надвигающихся сумерках. В некоторых окнах все ещё пробивался неяркий, приглушенный материей, свет. Но очень скоро погасли и последние огоньки, город поглотила тьма.
Ночь мирно шествовала по городу. Ничто не нарушало установившейся тишины. Все шло словно по старому порядку, заведенному кем-то еще в незапамятные времена. И жители города, покинув на время свои бренные тела, заботливо укрытые пушистыми одеялами или домоткаными пледами, уплыли в волшебное царство Морфея, отложив до утра тяжёлые житейские заботы и тревоги.
Но если бы в этот час на улице с красивым говорящим названием «Солнечная аллея» оказался случайный прохожий, он заметил бы странную картину: в темноте окна второго этажа одного из домов четко вырисовывалась белая призрачная фигурка. Она неподвижно застыла там наверху, и казалось, будто парившей в густом мраке. Очень необычное и завораживающее зрелище, которое без сомнения могло бы испугать любого, даже самого бесстрашного человека. Но ее так никто и не увидел, потому что людей на улице в это время, конечно же, не было.
На самом деле там наверху возле раскрытого окна стояла обыкновенная маленькая девочка. Она неотрывно наблюдала за неизбежным наступлением ночи – от угасания последних лучей солнца до окончательного падения плотной черной завесы.
Когда окружающие предметы совсем скрылись с глаз, она тихонько вздохнула, но позы не поменяла. Маленькими холодными ладонями, девочка опиралась на низкий деревянный подоконник, почти наполовину высунувшись наружу. Она ждала, когда на небе появятся как можно больше звезд. Это было самое любимое, самое счастливое время – время, посвященное созерцанию бескрайней вселенной в такой оглушающей тишине, что казалось, мир тоже растворился и исчез во мраке, а остались только прекрасные вибрирующие огни, зовущие ее вдаль за собой.
Дина – так звали девочку, уже довольно давно стояла и смотрела вокруг сквозь медленно наползающую темноту, размышляя о своей жизни. Все, что она видела перед собой, казалось сейчас таким незначительным по сравнению с разгорающимся небом. Но все же, необъяснимая нежность просыпалась в душе каждый раз при мыслях об этом небольшом кусочке суши, со всех сторон огороженном морем от остального мира – ее земле, ее доме.
Вдали от больших городов, будто на самом краю света, ничто не мешало небу разливаться от края до края. Широкие пустоши и бесконечное синее море отделяло несколько сотен домов от окружающего мира. Стоило только захотеть, как сразу же представлялось, что все, о чем пишут в книгах и газетах лишь пустой вымысел.
Хотя сюда часто приезжали любители отдохнуть от городской суеты, и недостатка в новостях из внешнего мира жители не испытывали, время здесь текло с ленивым спокойствием, но не останавливаясь ни на мгновенье, чтобы осмотреться, оглянуться назад или задуматься.
Редкие машины старались наполнить собой дороги и соперничали с конными повозками, степенно двигавшимися между старинными, по-сельски добротными постройками.
Когда колокольня в положенный срок оповещала жителей о необходимости духовного просвещения, они, хотя и без особого энтузиазма, заполняли ряды длинных скамеек, готовясь отдать должное рвению святого отца. Мэр города важной гордой поступью шествовал на самое высокое место и тихо сопел всю проповедь, справедливо полагая, что большего от него и не требуется. Когда после службы местные бедняки выстраивались рядами около церкви, он чинно одаривал каждого мелкой монетой, бросая ее в кружку с лицом истинного праведника, подающего пример окружающим. Потом под одобрительный шепот садился в свой блестящий автомобиль и уезжал обедать, оставляя за собой пыльный след.
Город постоянно двигался, но в его движении было нечто такое, что удивляло, но еще чаще расстраивало Дину. Люди куда-то бежали, суетились, ругались, смеялись или плакали, но в глубине их глаз, различных по форме, цвету и настроению, частенько таилось одинаково схожие выражения – от холодной безучастности и отстраненности до ничем не прикрытого неудовольствия.
Враждебность и безразличие, как молчаливое признание собственной никчемности, а затем и абсолютной нелепости существования, выступали иногда столько явственно, что становилось не по себе. Радость жизни, истинная и ничем незамутненная, казалось, была окончательно утеряна некоторыми из этих без сомнения достойных и правильных людей. И редкие попытки кого-нибудь с еще не потухшим сердцем вернуть ее натыкались на стену непонимания или даже порицания. Ничто так не губит зарождающееся прекрасное чувство, как равнодушие. Оно оплетает, словно паутина, лишает света, душит. А после остается лишь полузабытое намерение – пустая оболочка с высушенной сердцевиной и горькое разочарование. И эта утрата не может не оставить свой след в неопытной душе. Еще ничем незаполненная, беззащитная перед грубыми нападками, она тихо сжимается, прогибается и вянет, подобно брошенному на дороге цветку, чтобы потом со временем превратиться в жухлый сорняк, лишенный возможности вырасти заново. Но, к счастью, всегда случаются исключения.
«Как же может не вдохновлять такая чудесная жизнь», – думала маленькая Дина, сидя в комнате и разрисовывая альбом, а заодно руки, стол и игрушки яркими картинками.
Этот процесс доставлял ей огромное удовольствие: видеть, как играют цвета на предметах, как на простом коричневом столе распускаются огромные желтые цветы, а по рукам текут небесно-голубые ручейки неведомых горных рек. Взрослые ругали ее. Она тщательно мыла руки, очищала стол, а в следующий раз все повторялось снова.
Каждый день было так много поводов для радости. Но сегодня была особенная августовская ночь – сегодня обещали звездопад. Дедушка обещал, а ему девочка доверяла абсолютно во всем.
Папа называл дедушку старым чудаком, и от этого девочка любила его еще больше. Ей казалось, что само слово «чудак» заключает в себе волшебное, восхитительное, свойственное одному лишь ему умение, то, которое она так редко встречала у окружающих – любить жизнь.
Любовь, как волшебная фея, нашла себе теплое уютное убежище в маленьком дедушкином домике, в котором все, начиная от ярко-желтых занавесок до цветастых придверных ковриков, существовало по своим собственным законам, ничем, однако, не нарушая всеобщей гармонии.