Лоза Шерена. Братья. Часть первая
Шрифт:
Холодно-то как… тревожно, перешептываются со ставнями стены, скребутся под полом мыши. И оглушительно громко стучит в ушах сердце.
В дверь постучали, наверное, вновь, и Рэми дернулся, с неохотой встав на затекшие ноги. Он знал, кто пришел. И, хотя и радовался старому другу, но временами так хотелось же остаться одному…
Но толстый и неуклюжий Бранше недовольства хозяина не замечал: ввалился в небольшой домик, принес с собой запах свежести и талого снега.
— Слыш, Рэми, хорош сидеть в своей конуре, — выдохнул он, пригладив соломенные волосы толстой пятерней. Не помогло: как
— Дома сейчас безопаснее, — сказал Рэми, наливая другу из кувшина давно остывший земляничной чай. — Сам знаешь, меня до сих пор дозорные ищут. В самый раз где-то в толпе мелькать.
— Да кому ты нужен? — усмехнулся Бранше. — Сегодня весь дозор пить будет. И город весь пить будет. Даже собак и тех напоят, один ты у нас трезвым останешься? И как встретишь зиму с хмурой рожей, так и будешь до самой весны таким сидеть? Нетушки. Давай, собирайся и айда в народ. Гулять и веселиться, как человек. Девчонки заждались…
«Какие еще девчонки?» — хотелось спросить Рэми, но Бранше не слушал. И сам того не заметив, Рэми оказался все же на том проклятом празднике, среди шума и суеты. И уже хотел раствориться в этой толпе, выскользнуть из нее, пока Бранше не видел, как новая подружка, Даша, схватила за руку, закричала:
— Ну и почему ты такой скучный! — и упрямо потянула в самую гущу веселой, пьяной толпы.
Даша была действительно хороша: молодое гибкое тело нежно кутал короткий полушубок, пеной вздымались на качелях юбки, изящные ножки защищали красные, вышитые серебром сапожки.
Она смеялась так звонко, что Рэми не выдержал, заразился весельем и стал почти счастливым. Вскоре вместе с Дашей он летел с горки, перекидывался снежками с беззаботной молодежью, пил до дна горькое, с пряностями пиво, танцевал с ручными медведями и рассекал лед коньками. И Даша — с растрепанными волосами, вымазанном в снегу полушубке стала казаться желанной. Податливой. И близкой.
В пьяном угаре, под украшенными омелой воротами, под хохот молодежи, они поцеловались в первый раз.
— Молодец! — крикнул Бранше, обнимая розовощекую и столь же растрепанную подружку. — А нам, молодежь, пора. И даже не думай топать за мной, правда, Дашенька?
— Правда! — зарделась красавица. — До утра я тебя, Рэми, не отпущу. А утро еще нескоро...
И утро на самом деле нескоро. И ночи теперь длинные… холодные.
Снег сыпал и сыпал, будто стряхивал с неба бездонные запасы. Веселилась вокруг пьяная толпа, бегали ряженные, кричали лоточники, и мягкие, слегка замерзшие губы Даши то и дело игриво касались щек, губ, глаз. Заставляя на время забыть и тоску по Аланне, и сдерживаемое амулетом непонятное притяжение к Миру, и даже о себе самом забыть, отдавшись угару столичного праздника. Много огней, суеты, чужой радости и смеха. И добрая теплота шарфа, подаренного Дашей… наверное, шарф его тогда и спас.
— Простите, как
Голос был тихим, немного шипящим и со странным певучим акцентом. Опасно знакомым. И Рэми захотелось исчезнуть в толпе и никогда больше не вылезать ни на какие праздники. Помнил он и другой оттенок того голоса, жесткий, беспощадный, с ноткой торжества. Помнил тихий скрежет лозы, жрущей магический щит, помнил пронизывающий до самых костей ужас, помнил, какой ценой удалось ему тогда уйти…
Но щурившийся в полумраке Алкадий Рэми не узнал. Может, просто не ожидал увидеть на этом празднике, может, просто уже не искал… Рэми не знал и знать не хотел. Он прижимал Дашу, а Даша верещала, бойко объясняя дорогу. А Алкадий будто и не слушал, даже не смотрел на глупую девчонку, что-то ища взглядом в толпе:
— Три квартала по этой улице, налево, через мост и два квартала вперед, — с усмешкой и без единой ошибки повторил он. Рэми кивнул. И Алкадий бросив:
— Спасибо, — развернулся и побрел по заснеженной улице.
А Рэми смотрел вслед сутулой фигуре Алкадия и казалось, что праздник закончился. И спокойная жизнь закончилась. Прямо здесь, прямо сейчас, рядом с горько пахнущими елками по обе стороны дороги, под разноцветными фонариками, красящими снег шаловливыми искорками.
— На меня смотри! — обиженно протянула Даша, поднявшись на цыпочки и пытаясь поймать своими губами его губы.
Рэми ответил поцелуем на поцелуй, прижал Дашу к себе и сам удивился: губы девчонки уже не казались сладкими, и сама она стала вдруг другой... пошлой, пахнущей вином, слишком веселой. А Даша пила все больше.
Рэми раз за разом покупал ей сладкое вино. И чем больше она пьянела, тем больше он трезвел. Когда же Даша в очередной раз потянула его к ларьку с напитками, Рэми отказал.
— Жадина! — пьяно насупилась Даша. — Жадина!
— Идем домой, — осторожно вставил Рэми. — Я провожу...
— А что мне дома? — взвилась Даша. — Батька пьяный, мать усталая или куча братишек-сестренок? Ночь мне портить надумал? А не выйдет! Что я, зря тряпки одалживала? Зря весь вечер за тобой бегала... теперь, милок, ты мой.
— Я не твой, — спокойно заметил Рэми.
— Тогда и отстань!
Рэми усмехнулся. Прижал Дашу к себе, крепко, погладил растрепанные каштановые волосы и дал выход силе... Так, как его не раз учили, мягко, аккуратно, отрезвляя, успокаивая неразумную девчонку в сладких объятиях магии. А когда отпустил, Даша вдруг сникла, заплакала, размазывая рукавичкой слезы по щекам:
— Что ж ты думаешь? Все тебе можно?
И в сердце колыхнулось сожаление: ошибся, боги, как же он ошибся. Лишил бедную девчонку шального, праздничного безрассудства, вернул ее в суровую, неприятную для ее явь. Не стоило.
— Идем домой!
— Не пойду! — закричала Даша. — И ты за мной не ходи! Слышишь!
— Даша...
Чуть позднее сидел он на скамье у катка и смотрел, как Даша зло режет лед коньками. И хотелось пойти, извиниться, да вот только вины за собой он не видел. Да и нужны ли ей извинения? Она улыбалась симпатичному, высокому парнишке, давалась ему в руки, двигалась в такт мелодии флейты, и смеясь, прижималась к охотно отвечающему ухажеру.