Ложь во имя любви
Шрифт:
Всем уже давно не сиделось на месте; некоторые спорили с Трюдо, уговаривая его приступить к делу самостоятельно.
– Вдруг он попал в переплет – откуда нам знать? А то и…
Ловя недобрые взгляды и обрывки недовольных речей, Мариса поспешно удалялась, делая вид, что ничего не слышала. Но ее собственные мысли тоже становились все тревожнее. «Что теперь? Что будет дальше?» – то и дело проносилось в голове. Подарив ей всего одну ночь любви, он пропал, как это происходило всякий раз на протяжении всего их злосчастного знакомства.
Но вот как-то раз, стирая
Так и застыв в согнутом положении, она поначалу решила, что приняла за него кого-то другого, из-за пота, стекающего со лба в глаза. В следующий момент она вспомнила про свой неприглядный вид и невольно утерла лоб.
– Mon Dieu! Les sauvages! [28] – взвизгнула Лали.
– Ничего себе приветствие! – проговорил Доминик, заезжая в воду и осыпая прачек брызгами. Его сопровождали верховые индейцы совершенно дикого обличья.
28
Дикари! (фр.).
– Почему не выставлены посты? – прикрикнул он. – Где Трюдо?
Он так загорел, что уже не отличался цветом кожи от индейцев, волосы стали гуще и длиннее, чем раньше, зато он сбрил бороду, отчего морщины у глаз и складки вокруг рта стали еще заметнее. Он встретился взглядом с Марисой, но в его серебристо-серых глазах ничего нельзя было прочесть.
Лали выпрямилась. Из-за бревенчатого частокола, которым окружили ради безопасности лагерь, показался Трюдо.
Спустя минуту лагерь забурлил. Только маленький индейский отряд, который привел с собой Доминик, сохранял спокойствие, насмешливо внимая разносу, которому подвергал Доминик своих бледнолицых подчиненных.
Доминик, пребывавший после Натчиточеса в дурном настроении, думал: «У нее такой вид, словно она меня не ждала. Почему она так напугана?» Он перевел вопросительный взгляд на Трюдо, но на лице старого приятеля нельзя было прочесть ничего, кроме облегчения, смешанного с раздражением.
Решив, сам не зная зачем, устроить Марисе проверку, Доминик швырнул ей поводья своего коня. Она уже выпрямилась и стояла перед ним как статуэтка из золота. Несколько пуговиц на ее мужской рубахе было расстегнуто, так что любой мог заглянуть ей за ворот. Волосы спадали на шею и на виски мокрыми колечками, в улыбке чудилась мятежность.
– Оботри коня, – небрежно бросил он ей, словно она действительно была его невольницей или послушной индейской скво. – В седельном вьюке найдешь для себя более подходящую одежду.
Мариса затаила дыхание. Ей очень хотелось отшвырнуть поводья, но этому помешали немигающие взгляды его черноглазых индейских друзей; он что-то сказал им на непонятном гортанном наречии. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, она поджала губы и решила временно воздержаться от бунта; отвернувшись от всадников, она молча подняла поводья и повела взмыленного коня прочь.
Как он смеет! Она так ждала, так тревожилась, не случилось ли с ним беды… Как он может обращаться с ней как со служанкой? Как видно, он надеялся вызвать у нее досаду, чтобы при всех указать ей на место. Она отказывалась ему подыгрывать.
На глазах у нее выступили слезы злого отчаяния, не высыхавшие на протяжении получаса. Лали, поспешившая к ней на помощь, беззаботно щебетала, ничего не замечая.
– Я слышала, что завтра поутру мы выступаем. Эти индейцы пригласили нас в свое становище на том берегу реки, в Новой Испании. У них будет праздник перед охотой на бизонов. Нам повезло: когда-то господин Доминик жил у них и знает их язык. Полус слышал, что говорят другие: обычно команчи не жалуют пришельцев, но к нам у них совсем другое отношение. Нам их не следует опасаться.
– Неужели? – процедила Мариса сквозь зубы.
Лали неодобрительно хмыкнула:
– Вы сердитесь на него? Напрасно. Мужчины не любят показывать свои чувства на людях, особенно в присутствии других мужчин. А вот вечерком… – Она осеклась и в следующее мгновение вскрикнула: – Зачем вы это делаете?
Мариса с мрачным удовлетворением небрежно вывалила на землю содержимое седельных вьюков – и в следующее мгновение горько об этом пожалела. Железная рука грубо сгребла ее за волосы и заставила выпрямиться. Она вскрикнула от боли и от возмущения.
– Ах ты ведьма! Если ты что-нибудь сломала, я шкуру с тебя спущу! Или продам Бегущей Воде. Он обещает мне за тебя целый табун.
От боли на глазах у Марисы выступили слезы, но она заставила себя непокорно глянуть в серые холодные глаза. Она заметила, что Лали упорхнула, оставив ее с Домиником с глазу на глаз, но все равно не собиралась ему покоряться, как бы он с ней ни поступил.
– Кажется, ты велел мне распаковать твои вещи? Ой! Отпусти! Ах ты… Зачем тебе секстант? Я думала, мы едем за дикими лошадьми, а не шпионить!
Он чуть не сломал ей шею.
– Мне казалось, ты уже научилась не совать нос не в свои дела, – прошипел Доминик. – В каком это смысле шпионить?
Чтобы устоять на ногах, она была вынуждена вцепиться ему в плечи. От него пахло потом, лошадьми, кожей и табаком. Борясь с противоречивыми чувствами, она ответила, задыхаясь:
– Секстант применяют для составления карт. Я не такая невежда, как тебе хотелось бы.
– Ты редко бываешь такой, как мне хочется, негодница! Раз ты знаешь, что такое секстант, зачем небрежно бросать его на землю? Между прочим, составлять карты – далеко не то же самое, что шпионить. И перестань испытывать мое терпение, Мариса!
Она вскрикнула от боли, и он сразу ослабил хватку, словно одумавшись. Другая его рука легла ей на талию и прижала ее к нему.
– Иногда я спрашиваю себя, почему просто не взять и не убить тебя? Ты хоть понимаешь, до чего бесстыдно вторгаешься в мою жизнь? И нечего напоминать мне, что я сам в этом виноват. Сам знаю, что все это моя ошибка. Но мое место занял бы другой мужчина, хотя бы тот цыган с горящим взором, который называл себя твоим женихом, или Педро Ортега. Ведь ты побеждаешь, подчиняясь, да?