Ложь во спасение
Шрифт:
Знает – поэтому и звонит сейчас ей, а не кому-то другому. Не родителям, не давнему приятелю Герке, с которым в принципе можно было бы поговорить о чем угодно за рюмкой коньяка или бутылкой темного пива. О чем угодно – но только не об этом. Об этом можно только с Ленкой, а больше – ни с кем. Потому что с Ленкой они всегда были на одной волне. На одной волне и остались, несмотря на то что столько лет уже прошло.
Кажется, это называется родство душ. И это самое родство, он точно знал, гарантировало ему по крайней мере одно: Ленка не будет смотреть на него такими глазами, какими смотрела
Думать об этом было больно. Пожалуй, эта боль и была самой главной, самой болезненной болью, и даже пережитый страх по сравнению с ней мало что значил. Эта боль была средоточием, сердцевиной случившегося кошмара. Она дышала внутри, била по оголенным нервам, судорогой сводила легкие, мешая дышать, – и в то же время она была вокруг, наполняя собой влажный октябрьский воздух, оживала в шорохе листьев, и даже в прозрачных лучах солнечного света ему виделись вкрапления этой боли, спрятаться от которой было невозможно.
После того как он поговорил с Ленкой по телефону, тяжелый камень внутри не исчез, но все-таки теперь был уже не таким тяжелым. И верхушка будто слегка сгладилась.
Но паника не отпускала. И видения, мелькающие перед глазами, никуда не исчезли.
Хотя, несмотря на все эти неудобства, к концу рабочего дня проект он все же закончил. И сдал его раньше срока на утверждение в Москву, будто позабыв о том, что для работы над этим проектом у него в запасе было целых четыре дня.
Котлеты Лена все-таки дожарила, а остаток фарша пустила на макароны по-флотски. Хотя аппетита не было совсем, но нужно же было как-то убить время, которое тянулось ужасающе медленно.
В ожидании она перемерила с десяток разных нарядов, включая тот самый пестрый сарафан, который надевала лишь однажды. Злилась, понимая, что ведет себя глупо, что сейчас совсем не тот случай, чтобы думать о нарядах. Судя по голосу в трубке, Женьке сейчас не до нее и не до ее нарядов – даже если бы она встретила его в противогазе, он едва бы это заметил. Злилась, но все равно мерила перед зеркалом водолазки и летние топы, соблазнительно открывающие талию и аккуратный пупок. А потом, окончательно разозлившись, пошвыряла в шкаф всю одежду и надела халат. Тот самый, в котором обычно ходила дома и который всей душой ненавидела, – темно-синий, усыпанный мелкими белыми цветочками, отдаленно напоминающими хризантемы. Халат подарила мама в прошлом году на день рождения, в который раз продемонстрировав диаметральную противоположность вкусовых предпочтений с дочерью. Лена долго и мстительно разглядывала себя в зеркале, в тысячный раз убеждаясь, что не создана для халатов, что синий цвет придает ее коже землистый оттенок, и нервничала, то и дело поглядывая на часы.
В половине седьмого она уже была уверена, что Женька не придет.
И даже успела похвалить себя за то, что не поддалась на провокацию собственной глупости, не стала наряжаться. Каково бы сейчас было ей в ярко-розовом топе и коротеньких облагающих джинсах? Одной слезинкой дело бы уж точно не обошлось. А так, в халате, можно
Не ждала, конечно. Если б ждала, то уж точно не в халате. Она же не идиотка, чтобы встречать любовь всей своей жизни в таком неподобающем, антисексуальном виде.
Раздавшийся наконец звонок в дверь она услышала даже не ушами, а сердцем. Сердце радостно подпрыгнуло и помчалось открывать дверь вперед нее, как дрессированная собачонка – виляя хвостом и на ходу довольно поскуливая. Но радость быстро улетучилась. Испарилась, как дымное облако, соблазненное и подхваченное свежестью осеннего ветра, умчавшееся вслед за ним в открытое окно.
Это был он – и как будто бы не он. То есть как будто бы его вообще не было. Была лишь оболочка, из которой Женьку выдавили, как зубную пасту из тюбика, и теперь внутри этого тюбика было совершенно пусто.
Более точное определение подобрать было трудно. Женька смотрел на нее улыбаясь, и казалось, что сейчас он протянет руку и щелкнет ее по носу, как делал это всегда, начиная едва ли не с первого дня их знакомства.
Он улыбался, но глаза были какими-то незнакомыми, темными, а в самой глубине этих глаз затаилась такая пустота, что от этого становилось страшно. Как будто за плечами у Женьки было не тридцать прожитых лет, а по крайней мере сто пятьдесят.
«Господи, неужели мы виделись вчера?» – подумала Лена.
– Привет, – сказал он искусственно бодрым голосом, перешагивая порог ее квартиры. – Заждалась, подружка? Извини, на работе дела задержали.
Лена кивнула в ответ и пробормотала, что извиняться не стоит.
Совершенно непонятно было, как с ним себя вести и что говорить. Да и надо ли вообще говорить что-то.
– Привет, – наконец выдавила она из себя и, приняв из Женькиных рук слабо пахнущую осенним ветром куртку, принялась вешать ее в шкаф.
Передышка длилась всего несколько секунд, а потом ей снова пришлось обернуться и встретиться с ним взглядом. Он с показной веселостью разглядывал ее прихожую, которая нисколько не изменилась с тех пор, как он был здесь последний раз уже больше десяти лет назад. Интересно, помнит ли он?
– Ну надо же, как будто только вчера отсюда ушел, – удивился он, будто бы прочитав ее мысли. – И зеркало то же самое, и висит там же, и стены по-прежнему в голубой цвет выкрашены… И репродукция эта… Это же Дали. Погоди, я сейчас точно вспомню, как называется… Незримые… Незримые конь, лев и спящая женщина! Верно?
Верно. – Лена обрадовалась, что он вспомнил голубой цвет стен и даже название картины. И тут же отругала себя за эту глупую радость. – Да ты проходи, что стены-то разглядывать? Не в музее же.
Больше всего на свете ей сейчас хотелось просто подойти, обхватить его руками за плечи, уткнуться губами в шею и просто шепнуть, что все будет хорошо. И наверное, на самом деле все стало бы хорошо, все изменилось бы в считанные секунды, если бы она только смогла заставить себя сделать шаг навстречу.
– Чай будешь? Или… кофе?
Он уселся в кресло, свободно вытянул ноги и посмотрел ей в глаза.
– Конечно, буду чай. Или кофе. Мне все равно, на твое усмотрение. А вообще, знаешь, не мешало бы чего-нибудь… посерьезнее чая.