Ложь
Шрифт:
Засим оба удалились. Зашагали в сторону пайн-пойнтского шоссе, на ходу приводя себя в божеский вид — одергивая пиджаки, приглаживая волосы. Только тогда Джоуэл сообразил, что машина, подъехавшая к развилке, но не продолжившая путь ни к гостинице, ни дальше по шоссе, ждала этих двоих, чтобы, когда они закончат дела, увезти обоих прочь.
Прежде чем отправиться обратно, в безопасный Дортуар, Джоуэл еще постоял там, прислушиваясь. Хотел узнать, куда поедет машина.
Укатила она в сторону Ларсоновского Мыса и «Пайн-пойнт-инна».
80.
В ту ночь, когда убили моего отца, я видела, как дождь смывает его кровь. И в моем сознании дождь стал его кровью. Наутро целые лужи ее стояли по всему лагерю. Она окружала меня, стоявшую на островке. Я была в шоке, но хорошо помню, как стояла и думала: я не могу двинуться с места, не могу уйти. Ведь мне бы пришлось брести по отцовской крови.
Мой островок был просто кочкой, горсткой земли, прикрывавшей корявый корень — кажется, тапангового дерева, которое росло за оградой. (Деревья возле ограды вырубили из опасения, что мы выкарабкаемся на свободу. Но у тапанга корни огромные, само дерево находилось во многих ярдах отсюда.) Я простояла на островке все утро, не смея пошевелиться. До сих пор чувствую кожей свое платье — выцветшее ситцевое платье с застежкой на пуговки, от горла до талии, старое, рваное, в заплатах. Волосы слиплись, космами падали на лицо, слепили глаза. Я плакала. Несколько часов, без единого звука. Точно помню, что плакала — слезы были горячее дождя. И мочилась, стоя там, и теплая моча ручейками стекала по ногам. Но мне было наплевать.
Пока продолжались эти мучения, моя мама — Роз Аделла — сидела, откинувшись на руки обступивших ее женщин, в открытом углу просторной террасы, которая тянулась по фасаду нашего барака. Помертвевшее овальное лицо утратило всякое выражение, и вся ее несносная красота стала ненужной — живость исчезла, навсегда. Зачем, зачем отца убили у нее на глазах!Они — глаза — умерли, наверняка вместе с ним. И смотрели на меня так, как чьи угодно глаза смотрят на незнакомого человека, стоящего под дождем.
Остальные женщины молча — чуть ли не в коме от духоты, царившей под железным навесом, — толпились возле нее, в том же углу, опять-таки наблюдая за мной, словно я была персонажем их снов. Одни стояли прислонясь к столбам, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза. Другие — плечом к плечу, облокотясь на перила, свесив руки наружу и чуть пошевеливая ладонями в текучем воздухе, как обычно делают женщины, сидя в лодке. А дождь, падавший между нами, создавал — и до сих пор создает — бисерную завесу, сквозь которую я видела и буду видеть всегда, как моя мама тает вдали, будто уплывает на корабле. Даже не помахав на прощание рукой. Она просто смотрела на меня и ушла, бросила меня.
А я смотрела на нее и говорила себе, что совсем осиротела. Именно там и тогда я решила, что — сколько мама ни проживет — ей никогда уже не бывать моей мамой. Теперь она — вдова своего мужа, и хотя едва ли я тогда вполне это осознавала, какая-то догадка у меня брезжила: нет, я никогда не допущу, чтобы меня называли чьей-то вдовой или чьей-то матерью, я всегда буду только самою собой.
После этого беспомощность немного отступила. Я отвела волосы от лица, заплела их в косу — благо смачивать пальцы не понадобилось — и спрятала ее на спине под платьем. Надо стоять выпрямившись, думала я, надо сдвинуться с этого места и пройти к бараку, будто я пришла в гости. Я повернулась, глянула на ограду, туда, где всю ночь лежало тело моего отца, и на миг закрыла глаза, вроде как в молитве. Хотела навсегда — навеки — запомнить эту картину. Когда мы уйдем, думала я, это место… эта тюрьма… зарастет деревьями и лианами, и мне никогда, никогда не отыскать его вновь. И, думая об этом — думая: никогда вновь, — я увидела полковника, он стоял на своей террасе и наблюдал за мной.
Полковнику Норимицу железный навес не под стать. У него навес был деревянный, обросший мхом, не громыхающий. Знает ли он, что убил моего отца?
Я разулась. Хотя бы этот мой поступок полковник поймет. А потом я шагнула в грязь и пошла по ржавым лужам, по отцовской крови, к ступенькам террасы — под взглядом мамы. Оглянувшись, я заметила, что полковник Норимицу поморщился. Он понял. Значит, мое бдение под дождем все же имело смысл.
81. Порядок событий — при всей его очевидной важности — зависит от свидетелей, от свидетельских показаний. Я руководствуюсь тем, чему сама была свидетелем. Происходящее вокруг меня создает мое личное ощущение порядка. Происходящее вокруг кого-то другого с необходимостью создаст другое ощущение порядка, а потому другую последовательность событий.
Отчасти именно таков был смысл разговора, состоявшегося между Джоуэлом и «полицейскими» на подъездной дороге. Они хотели навязать ему последовательность событий, которая никак не согласовывалась с его опытом, с тем, что видел он сам. Мотивы у них были темные, это верно. Но могли бы и не быть таковыми. Я тоже меняла порядок событий — в меру своей способности уразуметь их смысл.
Вот так же и с памятью. Она все время подсовывает истории, вырванные из последовательности. Мучает прошлым и не дает видеть настоящее. Все ее реплики словно выхвачены наугад — и, не сообщая того, что ты хочешь узнать, подсовывают сведения, которые в данный момент не имеют никакого значения.
Конечно, мне ли не знать.
Память — это еще и щит. Форма самообороны. Есть вещи, которых мы знать не желаем. Только сейчас я начинаю уяснять себе, чего все эти годы не желала знать о Бандунге. И только сейчас начинаю понимать, чего не желаю знать о смерти Колдера.
Я не желала знать, что любой может умереть так, как умер мой отец, — у меня на глазах. А сейчас не желаю знать, что любой может убить так, как, боюсь, убили они, — у меня на глазах.
Быть свидетелем — значит нести ответственность.
И я не желаю этого знать.
82. Я начала бояться растущей угрозы — обшаренных комнат, и людей с оружием и кучей вопросов, и символов власти, хотя чьей именно власти, никто не скажет, и докторов, которые служили президентам и замалчивали вести об убийствах. Я боялась оставаться одна, но и многолюдных пляжей боялась не меньше, чем пустых комнат. Боялась и отчаянно гнала от себя мысль, что Лили может иметь касательство к смерти Колдера. Мне хотелось поделиться своей тревогой с человеком, которого я любила и которому полностью доверяла. И я пошла искать Мег.