Ложь
Шрифт:
Я улыбнулась. Но не сделала ни малейшего движения в ее сторону.
Весь Стоунхендж воззрился на меня.
— Несса… Ванесса… есса… — услышала я. Точь-в-точь змеиное гнездо.
С террасы неторопливо вошли Найджел и Мэрианн. Желтые ботинки Найджела были в ярко-зеленых пятнах от травы. Судя по всему, он их еще не заметил. И лучше бы не замечал, пока не окажется на ярком свету, посреди холла, в центре всеобщего внимания. Полный конфуз. И поделом, давно пора. Он приближался ко мне, но до сих пор ни разу не бросил взгляд вниз.
— Вы надели китайский жакет, — изрек Найджел, с бюрократической авторитетностью — очевидное ничем не грозит.
Я промолчала.
—
Я отступила назад. Лучше сказать — отпрянула.Я отпрянула.
— Куда-то идете, мисс Ван-Хорн? — спросил Найджел.
— Танцевать, — ответила я.
— Прелесть, — повторила Мэрианн. — Мы тоже идем. — Она лучезарно улыбнулась, взяла Найджела под руку и добавила: — А на завтра вы приглашены?
Найджел побелел, лицо стало под цвет костюма.
Приглашена?
114. Петра подобрала длинную зеленую юбку на колени и жала на педали босыми ногами. Я сидела впереди, рядом с ней. Лоренс устроился сзади. Рыжеволосая Маргарет, наблюдая за нашим отъездом из-за сетчатой двери «Росситера», с серьезным видом подняла на прощание руку. Дениз и Хогарт, судя по всему, пребывали в ссылке, совершенно добровольной, — их нигде не было видно. Вечер начинался не слишком удачно.
Петра не только не соизволила поблагодарить меня за няню, но вообще словом об этом не обмолвилась, а Лоренс, прежде чем погрузиться в угрюмое молчание, произнес одну-единственную фразу. И сказал он вот что:
— Остановись возле Уолдо, сигареты надо купить.
Между тем мне вручили пластиковый пакет с туфлями Петры, предупредив, чтобы я их не уронила. Туфли лежали у меня на коленях, словно никому не нужные котята, которых везут топить.
Поездка, при всей ее нервозности, напомнила о том, какую огромную благодарность за то, что живешь на свете, можно испытывать, когда в окна задувает ночной ветер, насыщенный ароматом сосен и океана. Я сидела в завороженном молчании, глядя из-под ресниц на проплывающие мимо леса и болота, на темные силуэты птиц, летящих к гнездам, и яркие промельки неба, отраженного в спокойной серой поверхности узкого залива, справа от дороги.
Пансионат для престарелых «дочерей американской революции» мы оставили по левую руку, серые, аскетические постройки бледными пятнами мелькнули в просветах среди кленов и берез. Я невольно улыбнулась. Потом мы проехали мимо моего любимого заведения — хиллиардовской теплицы и питомника — с ящиками красной герани и мешками сфагнума во дворе, с небрежно свернутыми шлангами и пыльными штабелями фальшивых греческих урн, вязанками бамбуковых грабель и лопат, которые так и просятся в руки.
Потом мы очутились возле Уолдо.
Пансионат и теплица расположены на морской стороне дороги. «Уолдо» же — на противоположной, ярдах в десяти от границы между общественным сектором Мыса и частным Ларсоновским анклавом. В дальнем конце владений Уолдо, на маленькой песчаной автостоянке, высится первый из знаков, предупреждающий нарушителей: ЛАРСОНОВСКИЙ МЫС ОХРАНЯЕТСЯ ЧАСТНОЙ ПОЛИЦИЕЙ.
Петра остановила «бьюик» перед магазином, но мотор не заглушила. Лоренс выкарабкался наружу, демонстративно, с размаху, хлопнув дверцей. Двор освещали витрины этого заведения, которое хозяин, означенный Уолдо, нарек «Всякая всячина и пиво»; в витринах красовались коппертоновские лосьоны для загара, горки оранжевых теннисных мячей, пирамиды банок с кемпбелловским консервированным супом. Над дверью тучей толклись мелкие серые мотыльки, спешили свести счеты с жизнью у горящей красным огнем
Я взглянула на Петру — давай поговорим, нельзя же все время молчать! Однако она сидела с обычной хмурой миной — рот упрямо сжат, взгляд безучастный, на лице написан полный отказ вступать в какой бы то ни было контакт. Я стала смотреть на витрины.
Там обнаружилось объявление, которого я раньше не видела.
Неровные, торопливо составленные строчки, буквы небрежные, самоклейки из алфавитных наборов, какие всегда можно найти в журнальных редакциях, где их используют для макетов. Здесь, в витрине Уолдо, отсутствие редакторов тотчас бросалось в глаза. Буквы прыгали, совершенно не держали строй, а в трех местах закрались орфографические ошибки. И сам текст производил странное впечатление — этакая смесь льстивой просьбы и приказа:
ПОСЕТИТЕЛИ ЛАРСОНОВСКОГО МЫСА!
ВСЕМ, КТО ЖЕЛАЕТ ОСМОТРЕТЬ
МУЗЗЕЙ ХАРПЕРА,
НАДЛЕЖИТ ВЕРНУТЬСЯ ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ,
ТАК КАК ЗДАНИЕ, ГДЕ РАЗМЕЩЕНА СТУДИЯ
ТЕОДОРА ХАРПЕРА [34] , ДО СУББОТЫ 3-ГО АВГУСТА
ЗАКРЫТО НА РИМОНТ.
ПРИНОСИМ ИЗВЕНЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВА
34
Харпер Теодор Роберт (1836–1910) — американский художник.
С какой стати, подумала я, шефу полиции подписывать такое объявление? Подписи директора музея было бы вполне достаточно. С другой стороны, я имела счастье лицезреть этого начальника в деле, на пляже, и охотно верю, что все происходящее на Ларсоновском Мысу совершается под его неусыпным надзором. Судя по стилю и манерам, этот У-м Биллингс здорово смахивает на этакого мини-диктатора. И Мыс, несомненно, его личный Гаити.
115. Лоренс наконец вернулся к машине — карманы блейзера, набитые пачками сигарет, некрасиво оттопыривались — и нарушил молчание, сообщив, что мистер Уолдо поделился с ним более чем тревожными новостями.
— Отсчитывая сдачу, он, конечно, заметил мой вечерний костюм и спросил: «На танцы идете?» А когда я ответил «да», состроил многозначительную мину и поинтересовался: «Паспорт-то у вас при себе?» Я, понятно, рассмеялся и сказал: «Нет, «Пайн-пойнт» вроде пока в Америке!» Но он посмотрел на меня чертовски серьезно и спросил: «Думаете, я шутки шучу?» — «Конечно», — ответил я. Тут он и скажи: «Вовсе нет. В нынешние выходные проехать на Мыс труднее, чем в семьдесят пятом проникнуть в американскую зону Сайгона. Я знаю, потому что был там. Аккурат до гостиницы можно проехать, а там остановят». «Остановят?» — переспросил я. «Незамедлительно», — сказал он.