Ложь
Шрифт:
Я оглянулась — и увидела их.
Двух чилкоттовских телохранителей.
Они сидели на ступеньках, ведущих наверх, на чердак Пиджак у одного был не застегнут, открывая кобуру под мышкой.
— Вам помочь? — спросил этот человек.
124. Они не ждали ни объяснений, ни оправданий, ни извинений. Им нужна была я сама.
И в грубости, жесткости, нахальстве их не упрекнешь. Обращались они со мной без почтения, однако и без хамства. Один открыл дверь, другой сказал:
— Пройдите сюда.
Мы очутились в коридоре, почти —
Я понятия не имела, что меня ожидает, однако мало-помалу у меня возникло жутковатое ощущение, что я вроде как невидимка. Никто на меня не смотрел. Никто со мной не заговаривал и на мужчин, которые куда-то меня тащили, тоже никто внимания не обращал.
Я сказала «тащили», имея в виду, что мы просто шли — один впереди, другой сзади, я между ними. Таким вот манером, гуськом, двигались по коридору к лифтам — я даже вообразила (с дурацким чувством облегчения), что они всего-навсего собираются отправить меня обратно в холл. Ну, может, попеняют: «Не стоило вам сюда подниматься, мэм. Больше так не делайте. Будьте здоровы».
Размечталась.
Мы одолели две трети коридора и подошли к двери, которая была не просто закрыта, но заперта на ключ.
Передний из моих конвоиров извлек из брючного кармана ключ, отпер замок и распахнул дверь.
— Входите.
Будто привели они меня сюда по собственной моей просьбе, чтобы кое-что показать.
Я вошла, против воли — второй конвоир наседал сзади.
Скромный, простенький гостиничный номер — ни убавить, ни прибавить. Кленовая кровать, шкаф, стол. Стулья, телевизор и письменный столик Телефона я, правда, не обнаружила.
— Так, — сказала я. — И что прикажете мне тут делать?
— Ждать, — ответил тот, у которого я видела револьвер.
— А можно узнать — чего?
— Нельзя, — отрубил он и, помолчав, добавил: — Мэм…
Второй конвоир по-прежнему стоял в коридоре. Тот, что с револьвером, направился к нему.
Меня охватила легкая паника. По тому, как он шел, я поняла, что он оставит меня здесь одну и, скорей всего, запрёт на замок.
На пороге агент обернулся.
— Мне нужно только одно: узнать ваше имя, мэм.
Я задумалась.
Зачем хитрить? Достаточно открыть мою сумочку — и в их распоряжении десяток возможностей установить мою личность. Правда, я сделала глупость, оставив свою карточку на Лилиной подушке, сама дала им возможность связать меня с нею.
Тем не менее я — это я, ничего не попишешь. Я назвалась.
И ждала от них отклика, будто мое имя могло поднять тревогу. Отнюдь. Они просто приняли его к сведению.
— Спасибо, — сказал один, и оба ушли.
Дверь закрылась.
Я тяжело опустилась на кровать.
Крепко стиснула сумку. Сидела выпрямившись. Не сводя глаз с двери. Слыша, как тикают мои наручные часы.
И беззвучно плакала.
125.
Я знала, за спиной у меня окна, а за окнами многоскатные крыши «Пайн-пойнта». Ребенок бы тотчас подумал о побеге, но мне было не до того.
Хорошенько прислушавшись, я могла различить рокот моря. И удивлялась, что звук такой далекий, пока не увидела, что шторы задернуты, а окна конечно же закрыты. Комнату словно окружал вакуум. В коридоре угадывалась людская суета — но, если честно, слышать ее я не могла. Все это ужасно напоминало о книге, которую я читала в школе и в каждой главе которой хотя бы раз присутствовало выражение «наглухо закрытый». Начиналась книга с того, что раскапывают могилу — гроб был наглухо закрыт, — а дальше рассказывалась история женщины, похороненной в этой могиле. Комнаты, где она жила и встретила смерть, тоже сплошь были наглухо закрыты,и ездила она в наглухо закрытойкарете, а собственная одежда внушала ей ощущение, будто душа ее наглухо закрытав узилище плоти; в обществе, где она вращалась, для нее тоже всё было наглухо закрыто —и религия, и политика, и мораль, — так что любое ее желание оказывалось несбыточным; всё было либо закрыто, либо заперто на замок, под запретом — для нее не по средствам или вне достижимости. Поистине идеальная история о том, что значит быть узником, а называлась книга — «Дама с камелиями».
Никак она не шла у меня из головы. Вот ведь нелепость. Я сидела в этой комнате, ожидая неведомой участи — в парчовом китайском жакете, одетая по-вечернему, — зная об убийстве некоего человека, угодив в совершенно дурацких обстоятельствах под «арест», находясь под замком в звуконепроницаемом гостиничном номере, парализованная тревогой, и не могла думать ни о чем, кроме женщины по имени Маргарита Готье, которая перед смертью сказала миру, что по-настоящему всегда желала только одного — чтобы ее оставили в покое!
Тут я начала смеяться.
На душе вдруг стало легко.
Я встала. Обвела взглядом стены: небось нашпигованы записывающими устройствами и телекамерами. Цивилизованное, вполне оборудованное помещение являет собой до крайности мрачное узилище.
Ну уж нет, я тут не останусь, сбегу, решила я.
Когда эти слова прозвучали в мозгу, собственная храбрость несколько встревожила меня. Неужели сбегу? Очень будет интересно.
Я не ошиблась.
126. Я пошла к двери.
Посмотрела на часы. Так или иначе, с тех пор, как дверь закрылась, минуло двадцать минут. Очень может быть, что один из конвоиров стоит в коридоре, ожидая моего появления.
Берясь за ручку, я твердила себе: пусть она повернется. Ведь дверь они не заперли.
Действительно, не заперли.
Отлично.
Я вздохнула поглубже и выключила свет, после чего почувствовала себя вполне по-хозяйски, словно просто собралась выйти из «своего» номера и отправиться по делам.