Ложь
Шрифт:
В душе я молила Бога, чтобы в этот ранний час Мерси была уже на ногах и будить ее не пришлось. Когда человек, толком не проснувшись, сталкивается с хлопотной ситуацией, он может и вспылить. А мне это ни к чему.
Дойдя до конца окаймленной деревьями дорожки, мы очутились в небольшом дворике, способном одновременно вместить максимум два-три автомобиля. По одну сторону располагались гаражи, наглухо закрытые. Машин не видно. Прислуги тоже. Обнадеживал меня только дым, курившийся из трубы.
Агентесса (язык не поворачивается называть эту мужеподобную особу с пушкой — девушкойили женщиной)шагнула к двери и дернула цепочку звонка.
Наступила напряженная, гнетущая тишина. Пожалуйста, молила я, будь дома!
Второй агент (мужчина), стоя у меня за спиной, кашлянул. Я обернулась и заметила, как он кивнул на деревья. Но там никого не было. Во всяком случае, я никого не увидела.
В передней послышались шаги, дверь открылась, и мы увидели горничную-филиппинку в форменном платье, темные, выразительные ее глаза тотчас внушали доверие. Одна загвоздка — меня эти глаза никогда раньше не видали. И имени ее я не знала. Знала только, что как «здешняя гостья» должна с нею поздороваться.
— У вас дело? — спросила она по-английски, с очаровательным акцентом. Потом обратилась ко мне: — Buenos d'ias, se~norita [41] .
Я стояла с открытым ртом, но, к счастью, не забыла, что открытый рот легко (по крайней мере теоретически) превратить в широкую улыбку.
— Имельда!.. — Голос Мерси донесся из темноты в дальнем конце передней. — Я слышала звонок.
Имельда посторонилась.
Мы вошли.
В озерце солнечного света — первые лучи только-только успели проникнуть в окна — появилась Мерседес, посмотрела на меня словно бы с облегчением. На ней был халат от Валентино, разумеется серый.
41
Здравствуйте, барышня ( исп.).
— Опаздываешь, — сказала она. — Я села завтракать без тебя, и к тому времени, когда ты наконец усядешься за стол, яичница совсем остынет.
— Извини. Застряла, по милости береговых птиц.
Имельда закрыла дверь и направилась на кухню.
Я поставила фотокофр и сумку на стул. Горло у меня перехватило, во рту пересохло, сердце громко стучало.
За моей спиной — я решительно отвернулась от агентов — Мерседес произнесла:
— Я, конечно, все понимаю, но должна сказать, что впредь едва ли стану терпеть подобное.
Я быстро глянула в зеркало, думая, что она обращается ко мне, но нет. Эти слова были адресованы моим конвоирам.
— Если вы будете продолжать в таком духе… если подобный инцидент повторится еще раз,предупреждаю, я сообщу мистеру Молтби. Будьте добры запомнить, мы с мистером Молтби не шапочные знакомые. Он очень хорошо меня знает, так что извольте покинуть мой дом.
— Да, мэм.
Агенты направились к двери. Я повернулась, провожая их взглядом. Должна признать, манера их поведения не изменилась ни на йоту. Они не смущались, не раскаивались. Все с той же безукоризненной, псевдоармейской выправкой проследовали на улицу, без единого слова оправдания.
Когда дверь закрылась, я посмотрела на Мерседес.
— Идем со мной, — сказала она. — Я соврала. Яичница в жаровне, горяченькая.
140. Объяснение оказалось простым — я услышала его, когда мы завтракали в комнате, залитой утренним солнцем.
Мерси увидела меня в окно спальни, уже собираясь спуститься вниз.
— Слава Богу, я вовремя посмотрела в окно. Случись это минутой раньше, так бы тебя и не заметила. А эту парочку я сразу узнала, последние два дня от них спасу нет в моей части леса. Никто — даже Доналд — не соблаговолил известить меня, что их там разместили, и когда я первый раз на них наткнулась, они чуть меня не пристрелили. Ты небось тоже чудом уцелела. — В заключение она улыбнулась, но говорила вполне серьезно и чистую правду.
Я рассказала, что произошло.
— Верно. Они проверяют каждого, кто ступит на этот холм. Их там много… — Мерси жестом показала через плечо, в сад, который примыкал к лесу. — Мы фактически в осаде.
— Ради Бога, что все это значит? — спросила я.
И рассказала ей, что в одного из моих друзей вчера вечером стреляли на пайн-пойнтской парковке. Но пока умолчала о том, что случилось со мной на верхних этажах «Пайн-пойнта». Хотела сперва услышать объяснения Мерседес и потому ждала.
Мерседес, однако, молчала; обеспокоенная тем, что собиралась сказать, она искала подходящую формулировку.
Прежде чем заговорить, она доела яичницу и отодвинула тарелку. Протянула руку, взяла пачку «Собрания». Едва она открыла ее, как я сразу почуяла запах — Париж, Вена, Венеция… чем более экзотические сигареты, тем меньше я против них возражаю.
— Ладно, — наконец сказала Мерседес, — слушай и не перебивай.
— Можно сперва задать тебе один вопрос?
— Один вопрос? Да.
— Твой приятель Молтби ухаживает за тобой? Или, может быть, ты сама строишь ему куры?
Мерседес издала короткий смешок.
— Думаешь, я переметнулась?
— Да, была такая мысль.
Она серьезно посмотрела на меня. Потом сказала:
— Иногда необходимо кое-что сделать. Понимаешь?
Я кивнула — пожалуй, можно догадаться, что она имеет в виду: поддержку в каком-то деле, какой-нибудь финансовый фонд, которому грозит опасность.
— В общем, когда мне необходимо что-то сделать, я высматриваю человека, которому, вероятно, необходимая… — Она опять улыбнулась, на сей раз широко, я бы даже сказала, плотоядно; глаза блеснули. — И сейчас, Ванесса, мне повезло вдвойне: я нашла человека, который не только нуждается в Мерседес Манхайм, но еще и желаетее! — Тут она впрямь расхохоталась — громко и с искренним наслаждением. Протянула ко мне открытую ладонь. — Вот он у меня где, милая моя. Да-да!
141. Мы налили себе свежесваренного кофе. Мерседес говорила. Я не перебивала. Это был вовсе не рассказ, а отчет — ясный и точный, тем более что голос ее звучал ровно, на одной ноте. Речь шла о том, что происходило в эти выходные на Ларсоновском Мысу.
Как раз когда у нас, на пляже «Аврора-сэндс», начались в пятницу тревожные события, другие события — в ту же пятницу — начали донимать обитателей Ларсоновского Мыса. Вся разница в том, что кое для кого на Мысу эти события были вполне ожиданными. По крайней мере отчасти.