Ложь
Шрифт:
150. Мне ужасно хотелось обернуться и посмотреть, как все будет, однако я заставила себя пойти в другую сторону. Отыскала уютную нишу среди кедров, где на круглой, вымощенной каменными плитами площадке Грины поставили ажурный кованый столик, покрашенный в белый цвет, и несколько белых стульчиков. Я села.
Не прошло и минуты, как позади меня послышалось:
— Я и со спины всегда тебя узнаю, Ванесса.
Арабелла Барри.
Явилась она в самый подходящий момент (с ее точки зрения), для меня же — ужасно некстати.
Запакованная
— Не думала, что встречу тебя здесь, — сказала она. В одной руке она держала бокал шампанского, в другой — трость. На подкрашенных голубых волосах красовалась голубая же шляпка, великолепно гармонирующая с волосами и с платьем. В памяти у меня ожил давний образ покойной королевы Марии [45] . Довершали сходство ридикюль на локте Арабеллы и вся ее затянутая в корсет фигура.
45
Вероятно, имеется в виду супруга английского короля Георга V Мария фон Текк (1867–1953).
— Здравствуйте, Арабелла. Садитесь, прошу вас.
— Не премину.
Она села и водрузила трость на стол, как бы проложив границу: твоя половина — моя половина.
— Почему вы думали, что не встретите меня здесь? — спросила я заинтригованно.
— Я попросила список тех, кто принял приглашение. Твоего имени там не было, — ответила она без обиняков. — Прежде чем принять приглашение, я всегда должна знать, кто еще будет. — Она пригубила шампанское и поставила бокал на столик. — Конечно, в былые времена требовать список не было нужды. Его сообщали, согласно протоколу.
— Я помню.
— У тебя завелась очень дурная привычка, Ванесса, беспардонно лгать прямо в глаза. Ты никак не можешь этого помнить. Я говорю о той эпохе в светской жизни страны, которая закончилась еще до твоего рождения.
— Может быть…
Я изо всех сил старалась не допустить, чтобы она одержала верх. Но увы. Мне кажется, некоторые люди с рождения обладают непререкаемой властью, и Арабелла — одна из них. Она сама никогда в этом не сомневалась, а значит, не сомневался и никто другой. Я попробовала. И потерпела фиаско.
— Может быть, вы и правы, — продолжала я. — С другой стороны, моя память касательно протокола настолько сплавлена с маминой приверженностью к нему, что я не могу их разделить.
— Прекрасный ответ, Ванесса. Прекрасный. Четкий и учтивый. — Арабелла принялась стягивать перчатки. — Ты всегда играла на моей любви к твоей матери. И это принесло тебе не одно очко. Подчеркиваю, не игра на этой любви, а сама любовь. Я всю жизнь присматривала за тобой, точно так же, как Роз Аделла присматривала за моими детьми. Мы поступали так по обоюдному согласию. Люди умирают, но традиции и стандарты живут и будут жить, пока живы те из нас, кто в них верит. Твоя мама погибла, я — нет. — Она улыбнулась. — И не собираюсь. «Погибнуть» и «умереть», если хочешь знать, не одно и то же; я умру, но не погибну. Твоя мать, увы, при всех ее редкостных качествах почти совершенно от нас ушла. Ничего от нее не осталось, кроме тебя и меня. О тебемогу сказать только, что ты быстро с нею покончила. О себескажу, что она останется со мной, пока я не умру. А тогда, боюсь, она вправду погибнет. На тебя-то надежды нет.
Я возмутилась. Яростно.
— Вы неправы!
Арабелла слегка оторопела от моей запальчивости. Но тотчас мастерски обратила мои эмоции против меня же.
— Приятно смотреть, как ты защищаешь свои чувства к Роз Аделле. А я не сомневаюсь, ты защищаешь именно свои чувства, и только. Но, признаться, меня ничуть не интересует, сколько любви и ласки было в ваших взаимоотношениях, дорогая. И смею добавить, ее это тоже не интересовало. Я говорю о другом: о приверженности — и уважении — к принципам, которые отстаивала твоя мать.
— К каким, например?
— Честь своего класса. Правила, по которым она жила. Традиции, составляющие основу ее класса и ее правил. Что может быть проще?
— Очень многое. — Я попыталась улыбнуться. — Но почему вы решили, что я не приемлю маминых принципов?
Арабелла помолчала, свернутые перчатки бугорком лежали перед нею. Секунду-другую она рассматривала свои перстни, потом взяла со стола бокал, но даже не пригубила, просто глядела, как пузырьки поднимаются к поверхности, и наконец проговорила:
— Лили Портер.
Я тщетно ждала продолжения, потом переспросила:
— Лили Портер?
— Лили Портер.
Больше я ничего не услышала, только этот укор в послаблении принципов. Видимо, она считала, что упоминания о Лили Портер вполне достаточно.
151. Сквозь ветви деревьев я все время поглядывала во дворик и заметила, что Мерседес направляется ко мне.
Свой бокал шампанского я осушила весьма вульгарно — залпом, — после чего поставила его на стол, на свою половину.
Арабелла Судия— в этот миг я думала о ней именно так, — видя, как я выхлестала шампанское, не позволила возмущению подняться выше кончика подбородка, который чуть-чуть отвис. В знак величайшего неодобрения. Чем сильнее у Арабеллы эмоция, тем неприметнее она выражается. Вскинутая бровь означает всего-навсего легкую укоризну. А вот движение кончика пальца — прикосновение к нитке жемчуга — порой равносильно смертному приговору.
Несмотря на то что Мерси видела нас сидящими рядом, я надеялась, что она поймет: Арабелла нам не союзник.
Впрочем, беспокоилась я совершенно напрасно.
— Сюда идет эта ужасная особа, Манхайм. — Завидев Мерседес, Арабелла тотчас встала и собралась удалиться.
Мерседес, раздвинув ветки, подошла к нам.
— Миссис Барри, как поживаете? Очень рада вас видеть.
— Спасибо, — сказала Арабелла, надев перчатки и взяв в руки трость. — Надеюсь, вы извините меня, Мерседес. Мне в самом деле пора идти.
— Разумеется.
Недопитый бокал шампанского Арабелла оставила на столе и, кивнув на него, сказала: