Ложь
Шрифт:
— Мне скоро шестьдесят, Арабелла.
— Фу! Думаешь, я о возрасте?
Я покачала головой. Неправда.
— Я имею в виду другое: тебя что-то тяготит. Верно?
Я не проронила ни слова. Не пошевелилась. Руки лежали без движения.
— Такая смерть — самая для него подходящая, — неожиданно сказала Арабелла. — Насильственная смерть наименее привлекательна. Но и жизнь его была непривлекательна, полна насилия, особенно в глазах людей, которые действительно понимали, кто он такой и чем занимается. — Она умолкла на долю секунды. — По-моему, ты понимала, вернее, теперь вполне поняла, кто он был и чем занимался.
Я смотрела в пол. Да,
— Ты не находишь, что будет весьма огорчительно, если теперь эту справедливую и подходящую смерть испортят нелепым рескриптом правосудия? Под правосудием я конечно же разумею писаный закон… —Долгая пауза. — Поиски и поимка убийцы не послужат благой цели. Некоторые и без того достаточно настрадались.
Она знала.
Я кивнула.
Мне бы следовало изумиться. Но ничего такого я не испытывала. Примерно как в то утро, когда умер — был убит — мой отец, а я, стоя под дождем, встретилась глазами с полковником Норимицу: каждый из нас знал, что знает другой, каждый понимал писаный закони подчинялся ему, с сожалением.
И сейчас мне хотелось посмотреть Арабелле прямо в лицо. Хотелось, чтобы и она посмотрела на меня. Хотелось, чтобы мы видели друг друга — прямо сейчас, в миг узнавания. Но я понимала, это невозможно. Целиком пропасть меж нами не исчезнет никогда. Своего рода деликатная учтивость останется.
Арабелла встала.
— Поздно уже. Мы сказали достаточно.
Я тоже встала.
— Хочу кое-что тебе подарить, Ванесса. — Она сунула руку за подушки. — Сегодня вечером закончила.
Арабелла протянула мне узкий мягкий сверток, запакованный в тонкую белую бумагу.
— Это тебе ко дню рождения, — сказала она. — Но я хочу вручить его сейчас.
Я взяла сверток.
— Разверни, пожалуйста.
Я развернула.
Вышивка.
— Можно сделать подушку, — сказала Арабелла. — Или поместить в рамку.
Я поблагодарила.
Одинокий японский ирис, растущий на камне.
188. Я проспала всю ночь, впервые за несколько дней. И снилась мне правда: кажется, Мег, впотьмах, с фонариком, ищущая что-то на пляже, затем ее потасовка с мальчишкой, который нашел то, что она тщетно искала, — тюбик крема от загара. Проснулась я ранним утром, как много лет назад, когда была юной. Хотя, может статься, я имею в виду — просто была моложе.
Лужайки под окнами кишели птицами — крупными черными воронами, толстыми белыми чайками и множеством черно-бело-серых: чернокрылок, поморников, моёвок, крачек. В рассветной дымке — туманом ее не назовешь — они собираются на траве почти каждое утро, щелкают клювами, кричат друг на друга. Я вылезла из постели и подошла к окну — поглядеть на них.
Потом пошла наполнить ванну и услышала, как внизу, на кухне, кто-то поет. Голос был тот же, веселый, и песня та же, печальная.
Иные говорят, что сердце — колесо: Не починить, коли погнешь его. Моя любовь к тебе — корабль, что в волнах тонет, И сердце в бездну вместе с ним уходит.Интересно, подумала я, Лили — этажом ниже и тремя окнами в сторону — тоже слышит? Хорошо бы.
Мысль о ней причиняет боль.
Слава богу, я уничтожила ту «музыку» — ее пленку. Мучительно — в полной мере сознавать (теперь, когда Мег объяснила,
Мне нужно соблюдать осторожность, быть начеку. Найти способ контролировать Лилины высказывания. Кроме меня и Арабеллы только она может соотнести слово Мегсо смертью Колдера и снова превратить то, что Арабелла назвала самой подходящей смертью, в убийство.
Так быть не должно. Не должно — и не будет. Я хочу сказать, если понадобится, я это предотвращу. Каким образом — даже подумать не смею.
Посмотрим, что будет делать Лили. Если Лили Портер попробует подступить к Мег, мне придется подступить к ней.
То, что именно Лили Портер подарила мне тетрадь, в которой я пишу, и что в самом начале я упомянула о совершаемых людьми эксцентричных поступках, конечно же выходит за пределы иронии…
189. Услыхав громкий шум и возбужденные возгласы, я спустилась на пляж. Было около одиннадцати утра.
Как я поняла, ловцы лангустов обследовали на своей моторке ближайшие окрестности айсберга, и один из матросов заметил под водой нечто темное, пугающее.
Темным это нечто казалось лишь оттого, что было окутано тенью, ведь посланный на разведку ныряльщик, поднявшись на поверхность, сообщил: там утопленник.
Мы все в ожидании столпились на берегу — и я, и другие постояльцы гостиницы, даже Мег и Майкл в своем инвалидном кресле. И Лили в развевающемся балахоне и шарфах, и Питер Мур с Айваном, Натти Бауман с Бутсом, Найджел в пчелином купальном костюме и Мэрианн в бикини, и Сибил Метсли, одинокая, как всегда, и что-то бормочущая.
Я, конечно, знала, кто это будет, — хотя на самом деле не могу объяснить, почему так уверенно написала конечно.Вероятно, просто потому, что она, с ее медовыми волосами, была очень похожа на Мойру, а Мойра, с ее отчаянной остраненностью, страшным одиночеством и манерой смотреть в пространство за воротами, была так похожа на нее.
Да. Это оказалась Медовая Барышня.
Всё свалили на айсберг и назвали несчастным случаем. Мерзавцы. Не видят они правды.
190. Вот так все и кончилось, до поры до времени.
В итоге они признали смерть Колдера и напечатали некролог.
Он гласит, что мистер Маддокс умер естественной смертью — от сердечного приступа — на пляже «Аврора-сэндс» в Мэне, неподалеку от Холма Саттера… и проч. А также сообщает, что при нем находилась жена… и проч.,приводит список его заслуг и проч. перед государством.