Ложа чернокнижников
Шрифт:
— Когда-то я тоже читал книжки, — громко заявил старикан на весь вагон, — Но потом встретил свою Нэнси и бросил их. В них больше не было нужды…
Умолк он еще не скоро.
Я сошел в Кембридже и подумал, что теперь, быть может, я вне досягаемости психического воздействия Ложи. Я определенно не чувствовал ничего такого, пока шел к дому родителей.
Впустил меня отец. Мама сидела в гостиной, смотрела телевизор. Ее волосы…
Не хочу об этом писать. Да и не надо. Ни к дневнику, ни к Ложе это отношения не имеет. Хватит. Я пишу это в своей старой комнате. Хотя я провел здесь уйму времени и после поступления в университет, комната выглядит так, будто ее внезапно покинули в 1964-м: постеры с динозаврами на стенах, байкерские журналы, пластинки Бадди Холли и Конни Фрэнсис. Хотя старые пластинки все еще здесь, проигрыватель переехал вместе со мной в Лондон. Дом остался без музыки. (Теперь он похож на приспособление для умирания.) У папы с мамой «нет времени» на музыку. Так
Но сейчас, когда я пишу, в доме тихо. Это новый дом, и все в нем белое и молчаливое. Полная противоположность Ложе, где кругом скрипучие лестницы, темные углы и тяжелые шторы. В Ложе, в прихожей, рядом с входной дверью, стоит изваяние чернокожего мавра с серебряным подносом для визитных карточек, а с верхней площадки главной лестницы на прихожую стеклянными глазами взирает чучело тигра.
В своей книге «Функция оргазма» Вильгельм Райх пишет, что рак — следствие подавляемой страсти. По крайней мере, так сказал мне мистер Козмик — сам я эту книгу не читал. Мистер Козмик говорит, что Райха убили агенты ФБР (как раз когда велось расследование по делу Бадди Холли). Райх представлял для ФБР какую-то опасность. Мистер Козмик говорит, что рак — это приговор неудавшейся жизни. Что это вроде наказания за то, что человек отказывается подчиниться естественной гармонии. Мистер Козмик о таких вещах, как естественная гармония, всегда говорит с улыбкой, и я в глубине души думаю, что все его разглагольствования — курам на смех. Предположим, что последние несколько лет мама ходила бы по домам и страстно отдавалась всем мужчинам, которые ее хотят, неужели тогда она была бы в гармонии с миром? Неужели бы она стала полненькой и розовощекой? Постоянно выдумывала бы предлоги («Я выйду ненадолго, попрошу взаймы немного сахара», «Пойду-ка я погуляю с собакой», «Мне нужно заскочить в магазин»), чтобы скрывать продлевающие жизнь интрижки с соседями? С другой стороны, какая-то часть меня верит мистеру Козмику. Во всяком случае, рак — это нечто таинственное. У меня суеверное чувство, что человек может подхватить рак, просто думая о нем или если будет о нем писать. Хватит.
21 мая, суббота
За завтраком они меня расспрашивали. Они беспокоятся обо мне. Их беспокоят мои длинные волосы или, вернее, что об этом скажут соседи. Их беспокоит Салли. Они уверены, что она мне не пара, что она на меня дурно влияет и что я провожу с ней слишком много времени. При этом они переживают из-за того, что я могу остаться одиноким. Не принимаю ли я наркотики? Хорошо ли питаюсь? А как моя учеба? С точки зрения ученого-химика — такого, как мой отец, социология — это псевдонаука. Я стараюсь их успокоить, и они постепенно замолкают. Если бы они знали, что я состою в такой организации, как Ложа чернокнижников, то, наверное, с ума бы посходили.
А что касается Салли и того, что она оказывает на меня дурное влияние, то тут нам не повезло. В прошлом году она приезжала в Кембридж на пару дней (спали мы, разумеется, в разных комнатах). Поначалу все шло прекрасно. У Салли были месячные, но в такие дни она особенно расцветает, и еще она уверена, что моя беда в том, что я, как и большинство мужчин, завидую менструациям. Короче, в субботу родители сказали, что уходят куда-то почти на весь день, так что мы с Салли решили поторчать. Салли дала мне что-то почитать про короля Артура, поэтому наш кайф крутился вокруг чудес Святого Грааля. Салли была жрицей Луны в замке Грааля, расположенном в Бесплодной земле, опустошенной неким таинственным проклятием. А я был странствующим рыцарем, который проник в замок, увидел процессию пляшущих юношей и дев (удивительно похожих на Людей Пана), и эти люди крутились и колбасились вокруг копья, с которого капала кровь, а за окровавленным копьем стояла чаша Грааля, до краев полная крови. Чтобы оживить Бесплодную землю, надо было задать вопрос: «Зачем нужна кровоточащая чаша?» Чтобы достичь Гнозиса, я должен был превратиться в «красного человека» алхимиков. В общем, балдеж. Все было клево. Если не считать того, что мы с Салли тогда еще не привыкли к ЛСД, как сейчас, и слегка недооценили продолжительность нашего кайфа. Когда родители вернулись, мы уже отходили, но все еще не могли стопроцентно прямо держаться на ногах. Это значит, что я не стер всю кровь с лица. Кроме того, я говорил очень медленно и тщательно подбирал слова, постоянно проверяя, чтобы у меня ненароком не вырвался какой-нибудь наркотический бред. С тех пор родители считают, что Салли на меня плохо влияет. Родители приняли ароматические палочки за гашиш, но это не помогло.
О том Дне чудес Святого Грааля в Кембридже не стоит и вспоминать, как и о том проклятом дне, когда
Записав все это, я отложил ручку, закрыл глаза и стал считать от тысячи в обратном порядке, чтобы меня не подстерегли еще какие-нибудь отвратительные воспоминания.
Хватит всяких неприятных отступлений. Я постарался отделаться от родителей как можно скорее под предлогом, что мне нужно поискать кое-какие учебники по социологии. Отправился в город. Я как раз собирался войти в книжный магазин и только тут обратил внимание, что за мелодия крутится у меня в голове. Это была песня «Strange Brew» группы Крим, и там поется: «Странный напиток страшнее всех пыток». Я потряс головой, чтобы отогнать эту зловещую музыку. На обратном пути домой мне надо было купить продукты по списку, и, расплачиваясь за них, я заметил, что эта песня снова со мной, как старый приятель, идущий за мной по пятам. Как мне представляется, обрывки этих беззвучных мелодий и текстов населяют эфир, как ларвы из мира мертвых. Они хотят что-то сказать, но они не совсем здесь и не вполне уверены, что же они хотят сказать.
Днем папа пошел на футбол. Раньше он никогда не проявлял к спорту особого интереса. Должно быть, отчаяние гнало его из дома. Я остался один с мамой. Она явно хотела возобновить свои расспросы о моей неподобающей жизни в Лондоне. Но этот убийственный допрос был прерван телефонным звонком.
Итак, Салли и я снова вместе! Она звонила, чтобы помириться. Телефон стоял в гостиной, где сидела мама, и поэтому нежные и страстнопокаянные излияния Салли натыкались на мои намеренно мрачные, односложные ответы. К счастью, она быстро врубилась. Договорились встретиться в понедельник. Салли сказала, что, в конце концов, она готова делить меня с Ложей.
— Полагаю, это часть тебя, а я люблю тебя всего.
Потом я остался наедине с матерью. Болезнь и лечение, действуя сообща, превратили ее в ведьму со спутанными космами и впавшими, как у трупа, щеками. Каждый раз, когда она открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, в воздухе разносится зловоние. Я ведь еще молод, и моим родителям умирать еще рано! Я расхаживал по комнате, полный бешеной злобы на мамину немощь. Вскоре после нашей первой встречи Фелтон показал мне отрывок из книги богослова семнадцатого века Джозефа Гленвилля: «И там пребывает воля, которая бессмертна. Кто постиг тайны воли во всей ее мощи? Ибо Бог есть не что иное, как великая воля, облекающая своею заботою все сущее в природе. Человек ни в чем не уступает ангелам и не поддастся смерти — разве что по немощи своей воли».
Наконец — Господи, как долго это длилось, — папа вернулся с футбола, как заключенный из короткой отлучки под честное слово. За ужином говорили о политике: сидячей забастовке в Институте экономики, о военном перевороте в Греции, о вьетнамской войне. На самом деле все это нам абсолютно безразлично — просто не о чем больше говорить. Маму и папу не интересуют ни рок-музыка, ни оккультизм, ни социология. Как раз наоборот, им все это очень не нравится. У нас троих есть только одна общая тема, но ее мы не касаемся.
28 мая, воскресенье
Воскресенье ничем не отличается от субботы. Кажется, что это один и тот же день, только названия разные. С утра на улице стоял густой туман. Он словно со всех сторон подкрадывался к дому, ища, как бы в него проникнуть. Я попробовал читать Маркузе и эти его рассуждения о репрессивной роли цивилизации, приоритете моногамии, но Салли не шла из головы. Возможно, старикан из поезда был, в конце концов, прав. Сегодня Салли позвонила снова. На этот раз, чтобы спросить, как я думаю, есть ли у животных душа. Это был ее вопрос недели.