Лубянская преступная группировка

Литвиненко Александр Вальтерович

Я попросил меня с прогулки увести. Меня вывели и сказали: «Больше не просись раньше времени, так не положено». Они на прогулки водят по схеме. Меньше гулять — не по закону.

— Почему ты говоришь об ограничении пространства, ведь тебя лишили свободы?

— Знаешь, как ни странно, но почему-то именно после ареста я почувствовал какую-то внутреннюю свободу. Как в прыжке с парашютом. Свободный полет. Бояться поздно, хуже не будет. В тюрьме тебя лишают воздуха, еды, человеческого достоинства, но только не свободы, и поэтому тебя пытаются сломать, чтобы

и твою внутреннюю свободу у тебя отобрать тоже.

— А о чём думал, сидя в одиночке?

— Ты не поверишь, но самое обидное было в том, что меня посадили по заявлению человека, которого я задерживал за вооружённый разбой и похищения людей. Лучше бы патроны подбросили. Можно выдумывать разные предлоги, чтобы посадить человека. Но арестовывать за выполнение служебного долга? Для меня, опера, это было просто ужасно. Наверное, звучит наивно, но в тюрьме я «дозрел», сижу и думаю: государство не имеет права сажать человека за то, что он ему служит. Этого нельзя делать.

Когда я вышел из тюрьмы, мои бывшие сотрудники рассказали, что направление, которым я руководил, уже ничем не занимается. С такой целью и «организовал» работу отдела его начальник Сергей Ильич Музашвили. Опер идёт в город, его спрашивают: «Куда? Зачем?. — «С агентом встречаться». — «Хватит! Вон Литвиненко доработался, в тюрьме сидит. Кончайте с этим, берите газеты…» — «Но надо же информацию получать» — изумляются сотрудники. А начальник им: «Берите газеты, читайте и пишите справки — журналисты больше нашего знают».

— В Лефортово тебе разрешили свидания?

— Да. Ко мне приходила жена. Два раза в месяц по часу. Разговаривали через решётку и пластиковую стенку, и только по телефону. Жена по наивности раз попыталась без аппарата что-то сказать, её осадили: «Говорите по телефону». Маруся удивилась: «Мы и так слышим'. Пришлось объяснить, что они пишут наши разговоры.

— Ты находился в тюрьме, а на что в это время жила семья?

— На первом свидании Марина мне сказала: «Меня пригласил Борис и предложил мне помощь. Что делать?»

Я сказал: «Марина, я ведь уже не подполковник. Я сижу в тюрьме. Сейчас мы и поймём, кто наши друзья. От помощи не отказывайся».

Моя первая семья, где у меня двое детей, и вторая, с которой я живу — сын Толик, Марина, — все они остались без средств к существованию. Жена работала, но получала очень мало. Маленький ребёнок — с ним надо было заниматься. Зарплату по месту работы мне платить отказались. Так по сей день мне ничего и не выплатили, хотя обязаны. Я сидел в тюрьме, был оправдан, и государство должно заплатить за вынужденный прогул. По закону. Но они даже эти деньги присвоили. Пенсию, которую мне назначили, я получил первый раз, когда вышел из тюрьмы.

Пока я сидел, многие помогали моей семье, не только Борис.

— У тебя не было никаких сбережений?

— Да ничего не было. Вообще ничего.

— Ты уехал с женой и сыном, а что с первой семьёй?

— Со старшим сыном и дочкой я в разлуке не по своей воле. Они там, а я здесь. Сейчас я им хотя бы помочь могу. Из

Англии это сделать проще, чем из тюрьмы.

Сына забирают в армию. Его мать плачет. Что я могу сказать сыну?..

Вчера в телефонном разговоре дочка попросила дублёнку, а тут случилась оказия: знакомые едут в Москву. Дублёнку нашёл быстро, но возникли проблемы. Какой может быть рост у десятилетней девочки? Её я не видел два года. Купил на вырост. Интересно, сколько ей расти, чтобы стало впору?

А ведь как переживал Путин, выступая по телевизору, что я не плачу первой жене алименты.

— Что, сам Путин говорил об этом на ТВ?

— Да, после того как я выступил на пресс-конференции, ему надо было меня замазать. Он сказал, что к нему обратилась жена одного из участников пресс-конференции. Это моя первая жена Наталья обратилась. Правда, не к нему лично, а к Мадекину, офицеру Управления собственной безопасности, который вёл на меня оперативное дело, собирал компромат. Они сами её вызвали и попросили к ним обратиться.

Зачем было Путину опускаться до такой мелкой лжи? Все прекрасно знали, что я платил.

— Может быть, Путина подвели сотрудники?

— Она же принесла им все квитанции! Их отобрали. И до сих пор не вернули. Директор ФСБ — не пешка, мог бы проверить… Но пойми, у них ничего другого не было!

— Бывшая жена понимала, что, солгав, добивает тебя?

— Да. Но её запугали. Потом она плакала: «Я боюсь, я одинокая женщина, меня пугали». Ведь её даже заставили написать в заявлении: «Если что-то случится со мной и с детьми, прошу винить в этом моего первого мужа». Для чего Федеральной службе безопасности заставлять женщину писать такое?

Простой человеческий стыд потеряли. «Наталья, — говорю, — ты понимаешь, на что они способны? Ты им заранее наводку дала на меня. Ну, дай Бог, не убьют, а покалечат, а виновный уже обозначен…»

— А ещё кого вызывали?

— Кроме уголовников, которых я сажал в тюрьму, таскали на допросы всех моих родственников и родителей жены, многих близких друзей. Искали хоть что-нибудь. Я выиграл два суда у фискальной машины. Много думал об этом в тюрьме. Времени — достаточно. Всю свою семейную историю перебирал в памяти. Какая-то печальная она. Я ведь знаю свою родословную с 1822 года. Кстати, запись этой родословной прокуратура изъяла при обыске. Для чего? Дикари! Вот скажи это английским, французским юристам — обхохочутся.

— Большое, говорят, видится на расстоянии. Или с высоты. А из ямы?

— Я тут по Лондону гулял, видел памятник Оскару Уайльду. На нём цитата: «Все мы сидим в яме, но некоторые из нас видят оттуда звёзды». Так вот, кто не был в тюрьме, тот не знает… что такое звёзды.

— А при чём тут звёзды?

— Летом в камере жарко. Бывают дни, когда температура доходит до сорока. Дышать нечем. Я добился разрешения проветривать камеру, и нам стали открывать окно на четыре часа в неделю. В конце лета темнеет рано. Мой сокамерник однажды долго смотрел в окно и сказал: «Не видел звёзд на небе три года».