Лучшая фантастика
Шрифт:
С моей стороны стены – строящийся город, тысячи одинаковых строений для десяти тысяч человек, и все мы смотрим только вперед, туда, куда укажет наш Совет. Здесь нет искусства, нет места индивидуализму, нет ничего уникального, над чем можно было бы сломать голову. Я горжусь этим нашим существованием, горжусь, что являюсь его частью, но это все – только для нас, я не хочу объяснять или высказывать по этому поводу суждения, а также не желаю объясняться перед Советом.
– Нет, – отвечаю я.
– Ты сможешь остановить меня? – спрашивает Цки.
– Да, – говорю я.
– И
– Да, – повторяю я.
– Тогда останови меня, – говорит Цки, обходит меня и направляется к воротам.
Я достаю из сумки маленький пистолет. Все члены Совета носят такие для защиты, а также для тех моментов, когда мы вынуждены вершить правосудие. Я никогда не пользовался им, только во время тренировок. Твердый металл приятно ложится в мою ладонь, и этим пистолетом я убиваю Цки.
Он весь сжимается и замирает. Без движения он становится просто вещью, обломком, пережитком старого мира, который будет полностью переделан. Теперь я могу повернуться к нему спиной, пройти через ворота и возвратиться в наш город, вновь стать верным и преданным носителем передовых идей.
Прозвенел звонок к началу заседания, и Джоэсла выступает с очень короткой речью.
– Офти вымерли, – сказала она. – Трое уцелевших принесли себя в жертву, последний с серьезными ожогами найден мертвым у внешних ворот. Я советую провести некропсию и определить причину его смерти.
– Скорее всего он тоже совершил самосожжение? – предполагает Мотас.
– Мы могли бы узнать что-то новое…
– Советник Таусо, есть ли какие-нибудь биологические или поведенческие данные, которыми мы пока не располагаем и которые можно было бы получить при исследовании данной особи? – спрашивает Мотас.
У Таусо несчастный вид. Его глаза воспалены, как будто он плакал, хотя никто не спрашивал его об этом, однако на его месте никто бы и не признался в подобном. Слезы – пережиток прошлого.
– Нет, – говорит он едва ли не шепотом, а затем повторяет громче и тверже: – Нет.
– В таком случае что вы предлагаете нам выяснять в процессе данной процедуры, советник Джоэсла? Да, он умер раньше, чем мы предполагали, но этот процесс в любом случае был неизбежен, а причина гибели абсолютно ясна.
«Я хочу понять, почему он прополз весь этот путь, несмотря на сильные ожоги, почему решил умереть у наших ворот», – хочет сказать Джоэсла, но, как ей ни горько это осознавать, Мотас прав. Офти был стар и серьезно ранен. Они ничего этим не добьются, а предсмертных желаний офти все равно теперь не узнать. Поэтому она говорит:
– Мне казалось, это необходимо для полноты информации.
– Мы примем к сведению ваше предложение, – говорит Мотас. – Кто-нибудь готов поддержать его?
Далее следует замешательство, члены Совета переглядываются, отводят глаза и в конце концов, как и следовало ожидать, не находится ни одного желающего поддержать Джоэслу.
– Встает вопрос о роще и окружающих ее землях, – говорит Авель, сидящий справа от Джоэслы. – Мы предлагали оставить там все как есть, превратить это место в историческую достопримечательность, которая также будет использоваться в образовательных целях. Если мы действительно хотим так поступить, то нужно действовать сейчас, пока трава и деревья не исчезли окончательно; понадобится всего неделя или две, чтобы покрыть каждое растение индивидуальной оболочкой и законсервировать в их нынешнем состоянии.
– Но это же такая пустая трата территории, которую можно было бы использовать намного продуктивнее, – высказывается Банад.
– Я буду голосовать за консервацию, – говорит Джоэсла.
– И я тоже, – добавляет Таусо.
Мотас обращается к Авелю:
– Я предлагаю вам подробнее рассказать о проекте консервации на следующем нашем собрании, чтобы мы могли оценить все его достоинства и объективно рассчитать затраты. Банад, если у вас есть альтернативное предложение, то нам нужно получить от вас подробную информацию и объективное обоснование, почему вы считаете подобное использование территории более приемлемым. Кто-нибудь готов меня поддержать?
Таусо кивнул и сглотнул слюну.
– Я, – сказал он.
– Замечательно. Далее, – заявил Мотас, и они приступили к обсуждению других вопросов.
Роща не изменилась с моего прошлого визита сюда, но теперь в ней так пусто.
Уже несколько недель здесь не было дождей – с развитием наших ферм наполненные влагой облака нужны в других местах – поэтому пепел трех сгоревших гнезд до сих пор не смыло водой. Я обхожу их и приближаюсь к тому месту, где Цки разложил свои листья с краской, и сажусь напротив них, смотрю на деревья – их здесь так много – на лес за ними. Многие деревья лишь недавно были покрыты краской, но на большинстве уже почти выцвели узоры, нанесенные в память о тысячах ушедших поколений.
Я до сих пор не могу понять, что меня так сильно во всем этом привлекает. Как это грубое, примитивное, непередовое искусство может казаться таким живым, современным, проникновенным. И при этом абсолютно чуждым. Возможно, что это просто акт поминовения усопших, в то время как у моего народа не принято скорбеть, горевать, вспоминать тех, кто уже никогда не станет частью будущего, ведь это является образцом самого глупого и отсталого мышления.
Но тем не менее эти раскрашенные деревья продолжают притягивать меня, и они по-прежнему здесь; Цки всегда был главным препятствием, не позволявшим мне спокойно в полной мере насладиться их видом. Впрочем, теперь, без офти, все будет иначе, теперь они наши. Мои.
При мысли об этом я испытываю чувство гордости и облегчения, а также глубокого стыда, которое накрепко засело в глубине моей души. Вина – отсталое чувство, и я отрицаю стыд, даже если мне и не удается от него полностью избавиться. Вместо этого я обнаруживаю, что чем больше я изучаю деревья, тем больше мне кажется, что узоры на них насмехаются надо мной, навсегда скрывшись от моего понимания. Вероятно, Цки специально пошел за мной и заставил убить себя, так как знал, что подобным образом лишит меня возможности разгадать их смысл.