Лучшая из лучших
Шрифт:
Впрочем, мнение Фомина о временах и нравах, которого придерживались и его знакомые, часто использовавшие фразу «я родился не в том веке», изменилось после того, как карета скорой помощи с задорно воющей сиреной увезла его с острым аппендицитом. Выйдя из больницы через неделю с тремя микроотверстиями в животе, Максим подумал: что было бы с ним, родись он в комфортном для себя 1785-м?
Глашка, дворовая девка, отправив конюха Косьму за лекарем, стала бы протирать недужному барину лоб теплой тряпкой, вымоченной в уксусе. Плотник Григорий снял бы на всякий случай мерки. Сосед Ипатий Ефимович, немного посочувствовав, попросил бы вернуть долг в тридцать целковых, не забыв при этом утешить его, Фомина, пятнадцатилетнюю жену, обещая ей в случае безвременной кончины супруга похлопотать о ней и детях, если она согласится принять его предложение. Мать первой жены Фомина, скончавшейся при родах, кашляя от туберкулеза, причитала бы, целуя в темя Михаила Максимовича и Настасью Максимовну: «Сиротинушки мои, кто же о вас теперь позаботится?!» К вечеру приехал бы лекарь и, читая что-то на латыни, залил бы в рот Фомину тридцать капель чудотворной настойки на бобровой моче и кедровых орешках.
И хорошо, если нынешний Фомин в 1785-м действительно оказался бы владельцем имения, соседом Ипатия Ефимовича. Что было бы, уродись он конюхом Косьмой или дворовой девкой Глашей? Такое вообще страшно представить! При подобном развитии событий лекарь, скорее всего, сказал бы: «Глашке плохо? Всыпьте ей плетей, пусть не притворяется». Или того хуже – десять «Отче наш» и святую воду, два ведра через клизму… Оксана исправно навещала Фомина каждый день, принося новости и свежие фрукты. Тогда, лежа на больничной койке, он понял, что стал ей по-настоящему небезразличен.
Максим не считал для себя возможным заводить бессмысленные знакомства, а дружить он умел. Он не выносил пустых разговоров ни о чем из разряда: «Ну ты как?» – «Я нормально. А ты?» Подобное доводило его до бешенства; если вам нечего сказать, зачем общаться?
Или вот еще прелестный вопрос: «Ну ты че?»
– Че? – спрашивал приятель, занявший денег, входя в квартиру.
Фомин всегда впадал в ступор от этого вопроса. Какого ответа от него ждут и что имеют в виду? «Привет!»? «Какие у тебя планы?» Че?!
Оксана предпочитала говорить мало и по делу, с ней Фомину было о чем не только поболтать, но и помолчать.
В силу общности характеров и темпераментов у них сразу установились спокойные ровные отношения, лишенные всплесков буйной страсти, свойственных многим влюбленным. Они никогда не устраивали друг другу сцен, не ревновали и не ссорились.
Конечно, Оксана была достаточно проницательной, чтобы понимать, что она у него не единственная. Задевало ли это ее? Разумеется, как и любую женщину. Почему терпела? А она просто ждала – спокойно и не усложняя себе жизнь. Чего именно? Того же, чего все женщины в таких ситуациях: что конечный выбор будет сделан в ее пользу. А еще, как ни парадоксально, успокаивало то обстоятельство, что Фомин ее саму не заставлял принимать решение. Не связывая себя клятвами в любви и верности, он взамен не требовал становиться залогом его счастья. Конечно, временами такое нарочитое уважение личной свободы друг друга откровенно подбешивало, ведь обоим было ясно, что за этим кроется неготовность перейти на новый уровень отношений. Непонимание того, что именно ждет их дальше, вызывало страх: вдруг будущее окажется непохожим на идеальные представления? И это опасение останавливало от резких движений и откровенных разговоров.
Смартфон вспыхнул входящим вызовом. «Оксана» – высветилось на дисплее.
– Привет. Ну, с добрым утром? – спросила она и засмеялась, вспомнив фоминское выражение «утро добрым не бывает».
– Выспался, отдохнул, сижу завтракаю. Что-нибудь приятное скажешь?
– У меня был тяжелый день последние полгода, но он закончился. Какие планы на сегодня? – Планы… Думаю записаться на службу по контракту, уехать в горячую точку и там сражаться с супостатами при помощи «Большой энциклопедии матерных выражений», трех бутылок клюквенной настойки белорусского производства и старого автомата с нацарапанной на стволе неровной надписью «4 взвод 1 рота». Возможно, мне дадут орден за безрассудство, хотя все будут называть его медалью «За отвагу». Потом вернусь домой, женюсь, не сойдусь с супругой характерами, разведусь. Напишу роман «Двенадцать аккордов радуги», гонорар спущу в казино и на продажных женщин. Впаду в глубокую депрессию от полученных на войне ранений, сопьюсь и проиграюсь.
Вот такие планы на сегодня. А на завтра еще не решил.
Как вариант, займусь покорением Арктики. Но для этого придется встать пораньше, а ты ведь знаешь, я не люблю просыпаться по будильнику.
– Значит так, – отозвалась девушка. – Казино и продажных женщин вычеркиваем, в остальном план прикольный. А давай как будто ты уже вернулся с полей сражений, а я тебя все это время ждала, мы встречаемся, долго смотрим друг другу в глаза, и ты такой говоришь:
«Я видел смерть. Я понял, что война – не моя женщина. Я расстался с ней и вернулся к тебе…» – Оксана понизила голос, с трудом сдерживая смех.
– Ага, а потом ты говоришь: «Как долго я тебя искала…» – стал подыгрывать ей Фомин. – Не-е-ет, это уже из другого кино. Ты же не Гоша, и ботинки у тебя всегда чистые. Да и я с самоварами в электричках не езжу. – Да, я не Гоша, но война меняет людей, – Фомин уже сам с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться, эта игра ему нравилась. – Надеюсь, ты сохранил прежний облик, и я смогу узнать тебя при встрече. – Тогда проведем очную ставку через час в нашем кафе? – предложил Фомин. – Заметано.
Между плетеными столиками сновали две официантки. В углу Максим увидел копну знакомых каштановых волос. Оксана сидела вполоборота к входной двери и задумчиво листала глянцевую книжечку меню. Почувствовав взгляд Фомина, она оглянулась и помахала рукой. Максим подошел и наклонился, чтобы поцеловать подругу. – Я заказала нам кофе. – Отлично. Перекурим? – Фомин открыл сумку, висевшую у него на плече, и достал сигареты. Они закурили. Оксана грустно вздохнула:
– Как меня задолбали эти заказчики! Я всего лишь дизайнер интерьеров, а не финалист «Битвы экстрасенсов», я не умею читать мысли клиентов. Сами не знают, чего хотят, а мне нервы мотают. Пять раз уже проект квартиры переделывала. И ты представляешь, хозяева заявили, что у меня нет вкуса! Нормально?!
Фомин хитро прищурился, взял ее руку, поднес к губам и лизнул.
– Вкус есть! – констатировал он. – Своеобразный, но мне нравится. Оксана на секунду застыла, но затем глаза ее засмеялись. – Такую проверку своих вкусовых качеств я не рассматривала… Макс, а ты никогда не хотел поменять свою жизнь? – задумчиво спросила она. – Окстись, Оксюня. Моя жизнь предлагает невыгодный курс обмена. Конечно, он лукавил. Мироздание порой делало ему очень даже выгодные предложения, и обвинить его в жадности было трудно. От Фомина требовалось только одно – самому себе ответить на вопрос: он не хочет ничего менять, потому что все хорошо или из-за того, что ему удобно жить с Оксаной?
Но именно этот вопрос на поверку оказывался самым сложным. Если все хорошо, то откуда тоска и мечта просыпаться каждое утро с той, рядом с кем ты будешь улыбаться? А если удобно, что это за тревога и недовольство собой, которые с недавних пор поселились где-то в правом нижнем уголке души и крохотными острыми зубками прогрызают там дырку?.. А может, это и не тревога вовсе, а межреберная невралгия? На занятия спортом Фомин благополучно забил, а физическая активность, так и не дождавшись его, в гордом одиночестве пошагала по беговой дорожке, которую купили в совершенной уверенности, что пройденные на ней километры будут неуклонно расти с каждым днем. Пока, однако, росло только количество пропущенных тренировок.
– А если бы вдруг появилась возможность кардинально все изменить?
– Тогда я бросил бы все и уехал к чертовой матери, – неожиданно серьезно сказал Фомин.
– И меня? – вопросительно посмотрела Оксана.
– Нет, тебя я взял бы с собой к чертовой матери, – усмехнулся он. – А к чему эти вопросы?
– Да я в последнее время не понимаю, что делаю и зачем. Иной раз хочется просто куда-нибудь улететь.
– Давай улетим. Самолет или текила?
– Мороженое. Хочу мороженого!