Лучше бы я остался дома
Шрифт:
– Ну, вот он, – сказал надзиратель.
Я огляделся и увидел миссис Смитерс.
– Привет, мой мальчик! – сказала она и просунула руку сквозь решетку.
Я одурело сидел на койке и никак не мог прийти в себя. Потом кинулся к решетке и пожал ей руку.
– Ах ты несчастный мой мальчик! – вздохнула она. – Я так торопилась, чтобы успеть сюда. Только что прочитала об этом в газетах.
– Спасибо, – сказал я. – Как любезно, что вы пришли меня навестить.
– Понимаешь, произошла странная вещь. Вчера в «Коронадо» я все время чувствовала – что-то не в порядке. Не знала, что бы это могло быть и кого это могло касаться, – просто странное предчувствие. И вот оно что!…
– Я ничего не сделал, – сказал я. – Правда.
– Не имеет значения, сделал ты что-то или нет, – заявила она. – Я вытащу тебя отсюда во что бы то ни стало. Я уже была у одного приятеля – он политик, так вот, он обещал мне, что завтра ты будешь на свободе.
Не знал я, верить ей или нет, но все-таки поверил, потому что очень хотелось. – Когда человек в беде, как я, в тот миг он хватается за любую соломинку, если чувствует, что есть хотя бы шанс.
– Спасибо, миссис Смитерс, – сказал я и почувствовал, как слезы навернулись на глаза. – Огромное спасибо.
– Надзиратель! Мистер надзиратель! – позвала она.
Двое подонков в камере напротив начали посмеиваться над миссис Смитерс:
– Господи, вот так цаца!
– Ты глянь на это вымя, охренетъ можно!
– Эй, приятель, ты случайно не принц Уэльсский?
– А какой зад, браток! Как накачанная шина!
Миссис Смитерс пыталась игнорировать эти реплики, но я видел, что она начинает нервничать.
– Попались бы вы мне, мерзавцы! – заорал я на них.
Они тоже заорали в ответ, и тут появился надзиратель.
– Ну-ка тихо, ребята! – рявкнул он.
Подонки умолкли.
– Уважаемая, – сказал надзиратель, – вам бы лучше уйти.
– Я уже иду. Послушайте, этот молодой человек – мой исключительно хороший друг, и я бы хотела, чтобы ему были предоставлены все удобства, которые вы можете предложить, – продолжала она, роясь в сумочке. Потом, зажав в руке банкноту, протянула ему.
– Сделаем все, что в наших силах, – ответил надзиратель, но руки с банкнотой словно не видел. Миссис Смитерс подтолкнула его этой рукой, пытаясь заставить взять деньги.
– Благодарю, это совершенно излишне, – сказал он. – Денег я от вас не возьму.
Миссис Смитерс разочарованно сунула банкноту обратно в сумку.
– Пока, мой мальчик, – это она мне. – Завтра мы обедаем вместе.
– Благодарю, миссис Смитерс. Надеюсь, ваш приятель сдержит слово.
– Разумеется, не сомневайся. Так до встречи.
– До встречи.
Уходя с надзирателем, она еще раз помахала мне на прощание. Два мерзавца из камеры напротив дождались, пока надзиратель с миссис Смитерс исчезли из вида, и тут же начали снова:
– Пока, мой мальчик.
– Ты что, парень, альфонс?
– Чмок-чмок, дорогуша! Завтра мы обедаем вместе!
– Хрена вы завтра пообедаете!
Надзиратель вернулся и быстро навел порядок.
– А ну заткнитесь, ребята, – спокойно велел он.
– Пустите меня к тем мерзавцам, – сказал я, – я их вмиг угомоню.
– Ты тоже сиди тихо, – осадил меня надзиратель.
Я отошел от решетки к койке и снова залез на нее. Хотелось уснуть и проснуться только завтра, а проснувшись, оказаться где угодно, только не здесь. Я закрыл глаза и попытался уснуть, попытался вернуть тот сон, который мне прервали, тот момент, когда я плавал, еще не ударившись головой.
Вечером надзиратель принес бонбоньерку, которую передала Мона, и показал мне, что она нацарапала на коробке снизу: «Р.! Жаль, что я не смогла тебя увидеть, но время посещений уже закончилось. Не волнуйся. Делаем все, что можем. М.».
В коробке поверх конфет лежало письмо из дома. Точно такое же, как и все остальные, которые писала мне мать, и говорилось в нем, что дома у нас все по-старому и что они рады, что я преуспеваю в Голливуде.
4
Предварительное слушание дела проходило на следующий день. Присутствовали Мона, миссис Смитерс и Холбрук. Адвокат Холбрук посоветовал мне признать свою вину в содействии при побеге, чтобы побыстрее решить вопрос с залогом. Второе обвинение отклонили. Судья вызвал обоих полицейских, которые арестовали нас с Дороти у выхода с нашего двора, и те рассказали, как все произошло: что они обнаружили угнанную машину, стоящую на Вайн-стрит, и сидели у нее, пока рядом с машиной не появились мы – Дороти и я. Признали, что в тот момент им еще не было известно, что Дороти – беглая арестантка. Надзирательница женской тюрьмы, где сейчас содержали Дороти, сообщила, что у задержанной в кармане было двадцать долларов, а другой полицейский, тот, что обыскивал меня, показал, что нашел у меня в кармане письмо, которое Дороти написала Моне и где говорилось, что я дал ей денег.
Наклонившись к Холбруку, я сказал ему, что все это правда и я все признаю. Потом я его спросил, почему судья так тянет время и не закругляется.
– Это формальность, – сказал он мне. – Все должно быть в протоколах, если вдруг понадобится позднее.
Больше там почти ни о чем и не говорили. Судья заявил, что доказательств достаточно, чтобы предъявленные мне обвинения были переданы высшей судебной инстанции, и установил залог в размере трех тысяч долларов.
Тут поднялась миссис Смитерс и заявила, что готова взять залог на себя, а потом она, Холбрук и судья удалились посовещаться. Я спросил одного из полицейских, значит ли это, что я свободен.
– Сейчас будете, если у этой дамы достаточно денег, чтобы она могла внести за вас залог.
– У нее их в тыщу раз больше, – хмыкнул я.
Мона смотрела в окно и казалась задумчивой. Почувствовав мой взгляд, она обернулась.
– Ну разве не ужасно, что мы оба снова здесь, в этих судебных стенах? – тихо спросила она. – Так не должно быть. Мы ведь хотим, только чтобы нас оставили в покое.
– Ничего, долго это не продлится, – вздохнул я.
– Надеюсь, – кивнула она. – Вчера вечером я встречалась с судьей Баджесом.