Лучше, чем никогда
Шрифт:
Павел кивнул и направился через выложенный кафелем проем. Сглотнул и застыл перед красно-белой кучей. Она… даже не напоминала человека.
Изувеченное женское тело дымилось. Парное мясо.
Павел смотрел и видел, как тянется ее кожа. Как отслаивается. Как образует алые страшные карманы. Как крылья ската. Как рыбьи рты.
Как гнутся ее ребра. Гнутся, сколько могут. Пока, сухо хрустнув, не ломаются. А отломки пронзают трепетные розоватые мешочки легких. Как ее всю гнет и давит.
Павел слышал крик, перешедший в стон, а затем – глухой всхлип.
Он натянул резиновую перчатку и бегло ощупал провалы в неровном черепе мертвой. Могли бы быть роскошные пшеничные локоны. Но голова была острижена совсем коротким ежиком. Павел заглянул в распластанный по изломанной глазнице прозрачно-голубой глаз. Как бутон на мясистом стебельке белого нерва…
И ноги Павла подкосились.
Вата. Тошнота. Железо во рту. Лед за грудиной.
Узнавание ошарашило. Выбило из легких воздух.
– Валя… – Видения резко увлекли Павла: вот Валя, его однокурсница и конкурент, нагоняет в безлюдном метро наставника. Вот он ухмыляется краешком рта. Вот Валя оступается перед закрывающимися дверями поезда. Полшага назад – и спасение… Но Денис Иванович быстрым четким жестом толкает ее вперед.
Изящная рука наставника выскальзывает из жвал смыкающихся внешних дверей в последний момент.
А Валя остается там.
Поезд трогается. Камера смотрит мертвым глазом. На станции больше никого… Как же так?!
Павел не сразу понял, что коснулось его бока. Что нырнуло под ребра ледяной плоской гранью. А когда понял…
Денис Иванович уже взмахнул аристократичной кистью. Красиво. Ювелирно. И реберный нож вынырнул из живота Павла.
Теперь бордовое стремительно лилось на его врачебный халат. Жгуче охлестывало нутро.
Запах ворвался в свистящие легкие непривычным смрадом. Гниением и рвотой. Антисептиком и увядающими цветами. Церковным воском. Ладаном.
– Понимаете ли, Павел, – спокойно выговаривал Денис Иванович, – я не мог не заметить ваши… немедицинские таланты. Увы. Они уже вышли боком паре очень уважаемых людей. Что до Валентины – боюсь, при ней вы сказали лишнего.
Блики от секционного ножа отразились в неподвижном зрачке Павла.
– Так что извините, – хмыкнул Денис Иванович, позволяя отяжелевшему телу гулко грохнуться на кафельный пол, – для вас вакансий нет.
Светлана Волкова
Маленькая
О Вере в деревне ходили нехорошие слухи. Будто рожала она одного за другим мертвых детей, а от кого – неизвестно, муж-то у нее поехал на заработки лет шесть назад да и сгинул. Нехорошая женщина, нехорошая. Из-за ее истории Наталья и сама детей не завела, все боялась мертвенького родить, а потом и возраст вышел, да и мужа другая стерва увела.
Тихо. Тсс. Стучит будто кто?
Наталья поднялась с кровати и пошла к двери. Старый дедов дом тяжело сглатывал ее осторожные шаги, выкашливал их скрипом половиц.
– Открой, Наташа! Это я, Вера.
Наталья отшатнулась от двери.
– Иди домой, Вера. Завтра поговорим.
– Открой, милая. Или сердца у тебя нет? Непогода-то какая, продрогли мы.
– Мы? Ты не одна?
– С дочушкой я. Открой.
Наталья помедлила, потом отодвинула засов, впустила Веру. В полумраке сеней белки глаз гостьи сияли голубоватым фаянсом. Тощие руки прижимали к груди рюкзачок.
– Спасибо тебе, христианская душа!
– Да где дочка-то твоя? – удивилась Наталья.
– Так вот, – Вера подошла к лавке и, вынув из рюкзачка сверток, положила его на лавку. Это было одеяльце, и уголок его плотно прикрывал там, где должно быть личико новорожденной.
– В дом не попасть, ключ потеряла. Я у тебя заночую, не прогонишь?
– Бог с тобой, Вера, ночуй конечно!
Наталья засуетилась, доставая из старого сундука перину и расстилая ее на лавке.
– Ты голодная?
– Не го-ло-дна-я, – нараспев протянула Вера. – Я не ем почти совсем. Не хочу.
– Надо есть. А то молока не будет, – сказала Наталья и осеклась, покосившись на сверток. Тот лежал не шелохнувшись. А не мертвый ли младенчик? Сердце Натальи отчаянно застучало. Но спросить об этом она не решилась, лишь перекрестилась украдкой.
– Как дочку твою зовут?
– Маленькая.
– Почему Маленькая? – удивилась Наталья.
– А вряд ли вырастет…
Вера легла на перину прямо в одежде и, не успела Наталья накрыть ее одеялом, тут же провалилась в сон.
Наталья снова покосилась на сверток. Не может быть, чтобы там лежал живой ребеночек. Она на цыпочках подошла ближе к лавке, ближе, ближе. Ближе к лавке. Ближе.
Протянула.
Руку.
Вот уже коснулась одеяльца пальцами…
И отдернула ее. Страшно. Перекрестилась. Трижды. Господь с ней, с Верой. Ее забота. Переночует и уйдет. Не плачет младенчик, и слава-те.
Наталья шмыгнула в комнату, плотно притворила дверь. Долго лежала в постели, под сердцем ворочалась какая-то маята. И вой под ребрами, будто кто выскабливает душу ржавым скальпелем.
Наконец заснула. Но неглубоко, вздрагивала от каждого шороха, просыпалась, кидалась зажечь свет. Никого.
Проспала она час, не больше, и резко проснулась. Как будто был в комнате кто, дышал рядом с кроватью у подушки.
Наталья откинула одеяло, непослушными пальцами включила прикроватную лампу. Никого…
И вдруг увидела старушечье личико. Села на кровати, не в силах пошевелиться…
На полу стояла босая крохотная старушечка, ростом с поленце, обернутая в одеяльце, как в пеленку, и тянула сухонькие ручки к Наталье.