Лучше для мужчины нет

О'Фаррелл Джон

Состояние моего собственного брака за последние девять месяцев медленно улучшалось. Мы воспитывали малыша по имени Генри; по неведомой причине имена наших детей повторяли имена сироток из викторианской исторической драмы. У Генри были голубые глаза и светлые волосы. Ни у меня, ни у Катерины нет и намека на белёсость, но памятуя о ее выходке в родильной палате, я предпочел воздержаться от выяснения, кто же все-таки отец ребенка. События, сопровождавшие его рождение, со временем расплылись туманным пятном. Радость от мысли, что это все-таки мой сын, смешалась с гневом на Катерину – зачем она пропустила меня через эмоциональную мясорубку. Где-то в глубине души я даже был разочарован, что она оказалась не такой двуличной, как я, и роль единственного отрицательного персонажа так и осталась за мной. Многие годы я наблюдал, как Катерина дурачит людей и выкручивается

из безнадежных водевильных ситуаций, но все равно оказался неподготовленным к ловушке, которую подстроила она для меня в день рождения Генри. Я поинтересовался у Катерины, что она стала бы делать, не вернись я и не согласись стать отцом ребенка, которого считал сыном Клауса. Катерина ответила, что тогда переехала бы к настоящему отцу Милли и Альфи. Я смеялся долго, громко и малоубедительно.

Теперь Генри превратился в счастливого младенца, смеялся без всякой видимой причины, будил нас по ночам, заливаясь горючими слезами, которые быстро сменялись смехом, как только мама с папой брали его на руки. Младенцы не знают меры в чувствах и расходуют их на всю катушку. С такими эмоциями им больше не доведется встретиться – до тех пор, пока не обзаведутся собственными младенцами. Во время свадебной церемонии Генри вел себя идеально, а звуки, которые он издавал во время псалма «Стань паломником» были не такими фальшивыми, как те, что производили родственники жениха, стоявшие впереди нас. На свадебном приеме Генри заснул в блестящем рюкзаке из синего нейлона, который плохо сочетался со взятым напрокат смокингом. Он пускал мне на спину слюни, и для всех женщин я вдруг стал самым обаятельным и привлекательным, а прочие мужики ощутили себя жалкими оборванцами, потому что их костюм не довершался ребенком, слюнявящим воротник.

Мы довольно быстро сошлись на имени Генри. Его предложил я, а когда изложил свои доводы Катерине, она с радостью согласилась. Я позвонил отцу, тот взял трубку и сказал: «Генри Адамс слушает». Я сказал, что звоню из больницы, потому что мы с Катериной снова вместе, и она только что родила мальчика, которого я хочу назвать его именем. Отец какое-то время молчал, потом сказал:

– Это хорошая мысль, потому что у меня где-то лежат бирки с именем Генри Адамс, и я мог бы их вам дать.

Мне хотелось заорать: «Папа, я только что сказал, что назвал сына в честь тебя. При чем тут какие-то чертовы бирки?»

– Здорово, – сказал я. – Большое спасибо.

* * *

Мы с Катериной прожили у отца несколько недель, прежде чем сумели снять себе жилье. Она вычистила отцовскую кладовую и утверждает, что когда крикнула: «Война окончена!», из-за банок с консервированным черносливом вывалилось несколько пакетиков яичного порошка, пролежавших там с 1945 года. Хотя мы и были благодарны папе, но вскоре отчаянно захотели собственное жилище, где отопление не шпарит на полную мощь, телевизор не надрывается, а детям не советуют поиграть на оживленном шоссе. Я решил никогда больше не покупать дом в кредит, но отныне многое в нашей жизни должно было измениться. В конечном итоге, мы сняли в Арчуэе дом с четырьмя спальнями, а студию я устроил на чердаке. В нашу первую ночь на новом месте мы долго смотрели на спящих детей, а потом я сказал Катерине:

– Мне достаточно и троих, Катерина. Я знаю, что ты хочешь четверых, но мне кажется, нам пора остановиться.

И, помолчав, она просто сказала:

– Ладно.

Мы спустились на кухню, я стал готовить на ночь бутылочки с детской смесью и вдруг осознал, что Катерина даже не посмотрела на меня, когда я забыл выровнять ножом отмеренную кучку смеси. Просто сидела за столом и листала журнал. Наконец-то она позволила мне действовать так, как я считаю нужным. Однажды мы поспорили, Катерина стала бурчать, что я все делаю неправильно, и я отважился заявить:

– Нельзя иметь все, Катерина. Нельзя, чтобы мужчина выполнял домашнюю работу, да еще и так, как хочется тебе.

Венчальная служба подошла к концу, и мы вывели детей из церкви на солнышко, где я несмело посоветовал Милли не использовать надгробия в качестве полосы препятствий. Неподалеку стояли мои бывшие соседи по квартире, которые не знали, что я был отцом на протяжении всего нашего сожительства. Они с изумлением смотрели на меня, мы направились к ним, и меня переполняла гордость. Я представил детям, с которыми мне довелось жить, своих собственных детей. Милли и Альфи вежливо поздоровались, а я сумел сдержать удивление и сделал вид, будто такое поведение для них – норма. В тот день все казалось

идеальным. Светило солнце, рекой текло шампанское, и ни на одной из женщин не было такого же платья, что и на Катерине. Она искренне переживала, как бы этого не случилось. Ее беспокойство было мне настолько непонятным, что, наверное, оно и есть лучшее доказательство полного и фундаментального различия между полами. Все мужчины были в смокингах, но я же не заливаюсь слезами, видя, что все до единого пришли в том же костюме, что и я.

Я представил жену Джиму, Полу и Саймону. Джима сразило то, что я столько времени хранил при себе свой маленький секрет. С Катериной он вел себя очаровательно, одаривал ее комплиментами, смешил, а если учесть, что он был женихом, а потому и так находился в центре внимания, то я забеспокоился, как бы Катерина не увлеклась им всерьез.

Пол пришел со своим приятелем, и тот держался со мной довольно холодно, будто я представлял угрозу его роману. Что касается самого Пола, то, по-моему, он счел жену и трех детей лишним доказательством моей гомосексуальности: на что только не решаются некоторые слабые личности, чтобы скрыть свою истинную природу. Правда, теперь Пол выглядел умиротворенным: когда невеста разрезала торт, мне показалось, что он больше не задается вопросом, кто будет мыть нож.

Саймон по-прежнему был одиноким девственником. Однако на приеме он разговорился с разведенной матерью Кейт. Та выпила слишком много шампанского, и у нее был номер в гостинице, ну а дальше одно потянуло другое…

Кейт выглядела великолепно. Я подошел представить ей Катерину, искренне надеясь, что они друг другу понравятся. Но случилось ужасное: они друг другу понравились даже слишком. И тут же принялись трепаться, и Катерина вскоре уже спрашивала, когда они придут к нам на ужин. А я пытался поймать ее взгляд, чтобы предупреждающе покачать головой. Дело в том, что Кейт всегда будет мне нравиться. И я вовсе не желал превратиться в одного из тех жирных стариканов, что после пьяной вечеринки слишком нежно лобызают на прощание подруг своей жены.

– Замечательная свадьба, – сказала Катерина. – И вы – чудесная пара.

– Спасибо, – улыбнулась Кейт.

– Не волнуйся, Майкл рассказал мне про тот вечер в бассейне.

Так оно и было – я решил быть честным во всем.

– Она очень красивая, – сказала Катерина позже. – Просто поразительно, что ты находишь ее не слишком привлекательной.

Ну ладно, честным – практически во всем.

Прием продолжался, и вскоре меня уговорили сыграть на прекрасном «Стейнвее»; я без всякого уважения набросился на полированные клавиши и с нарочитой небрежностью замолотил буги-вуги. Танцплощадка тут же заполнилась народом, Милли и Альфи возбужденно отплясывали безумную джигу. Одна мелодия плавно переходила в другую, а публика улюлюкала, хлопала и орала. А когда им понадобилась передышка, ко мне на колени забралась Милли и попросила разрешения сыграть мелодию, которой я ее научил. Толпа замерла в ожидании. А моя ангелоподобная дочь сыграла первые такты «Люси в небесах в алмазах» [44] с таким совершенством, с таким чувством ритма и с такой выразительностью, что все просто рты пооткрывали. Я посмотрел на Катерину и увидел, как она кусает губы, пытаясь сдержать слезы; она улыбалась мне с такой любовью и гордостью, что мне захотелось немедленно взмыть к потолку.

44

Песня «Битлз» с альбома «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера»

Вернулся оркестр, и я закружил Милли, а потом она изо всех сил обхватила меня руками за шею, и мне захотелось, чтобы она навсегда осталась маленькой, я бы с ней танцевал, а она обнимала бы меня с безоглядным доверием и любовью. Ночь мы провели в шикарной гостинице – все пятеро в одной комнате, а утром я проснулся от детского шума. Дети запрыгнули к нам на кровать, забрались под одеяло, мы спросонья включили телевизор и попробовали не свалиться на пол. А по телеку пошла реклама бритв «Жиллетт», мужик пропел «Лучше для мужчины нет», а я рассмеялся про себя и подумал: «Спасибо, у меня уже есть». Я рассказал Катерине про этот лозунг и про то, как я однажды сделал его собственным руководством к действию. Она же сказала, что для нее эта фраза всегда имела совсем другое значение. Катерина, оказывается, всегда слышала: «Лучшее, чем мужчина может стать», и ее нисколько не интересовало, что он при этом может получить, заграбастать, поиметь.