Лучше воздержаться
Шрифт:
— Он не совсем децеребрирован, — тихо проговорил Энтил. — Органически его мозг безупречен и неповрежден. Он просто… отключен.
— Как же он живет, Энтил? Почему не умирает?
— Потому что не тронута вегетативная нервная система. Поставь его, и он не упадет. Толкни его — и он снова обретет равновесие. У него бьется сердце. Он дышит. Если положить пищу ему в рот, он проглотит, хотя он умрет от голода, но сам не исполнит акт поедания пищи, которую поставят перед ним. Это жизнь… в некотором роде, но лучше уж смерть, так как это отключение навсегда.
— Это
— Это даже хуже, чем ты думаешь. Я убежден, что где-то внутри этой человеческой скорлупы по-прежнему существует разум, совершенно неповрежденный. Представляешь себе, какие муки испытывает он, заключенный в тело, которое уже не подвластно его контролю?
Карл вдруг оцепенел.
— Одними невыразимыми зверствами вам Землю не одолеть. Это невероятно жестокое оружие, но не более смертоносное, чем любое их десятков наших.
— Пожалуй, Карл, ты и на миллионную долю не представляешь себе, насколько смертоносно «поле расцепления». Это поле независимо от пространства и, возможно, от времени, так что диапазон его действия может быть расширен чуть ли не беспредельно. Ты знаешь, что потребовался всего один разряд, чтобы все теплокровные существа в Афродополисе стали беспомощными? — от напряжения Энтил повысил голос. — Да знаешь ли ты, что я в состоянии омыть этим полем ВСЮ ЗЕМЛЮ и ОДНИМ УДАРОМ превратить все ваши кишащие миллиарды в дубликат вон той мертво-живой оболочки?
Карл не узнал собственного голоса, когда прошипел:
— Изверг! И ты единственный, кто знает тайну этого чертова поля?
Энтил глухо рассмеялся:
— Да, Карл, вина лежит на мне одном. Однако если ты меня убьешь, это делу не поможет. На случай моей смерти есть другие, кто знает, где найти эту запись, и относится к Земле не так сочувственно, как я. Ты совершенно безопасен для меня, ибо моя смерть была бы концом вашего мира.
Землянин был сломлен. У него не осталось и тени сомнения в могуществе венерианца.
— Сдаюсь, — пробормотал он, — сдаюсь. Что мне сказать моему народу?
— Сообщи о моих условиях и о том, что я мог бы сделать, если бы захотел.
Карл отпрянул от венерианца, как если бы одно его прикосновение означало смерть.
— Я сообщу.
— Скажи также, что Венера не помнит зла. Мы не хотим применять наше оружие, оно до того ужасно, что от его применения лучше воздержаться. Если нам предоставят независимость на наших условиях и позволят принять некоторые разумные меры предосторожности против повторного порабощения в будущем, мы зашвырнем все наши пять аппаратов и инструкцию на Солнце.
Голос землянина нисколько не изменился, он так же невыразительно прошептал:
— Я скажу им это.
Адмирал фон Блумдорфф полностью оправдывал свою прусскую фамилию, и его военный кодекс был обыкновенным кодексом грубой силы. Так что, вполне естественно, сообщение Карла вызвало с его стороны взрыв саркастического смеха.
— Вы набитый дурак, — рвал и метал адмирал. — Вот до чего доводят все эти слова, разговоры и прочие глупости. И вы еще смеете возвращаться ко мне со всеми этими бабушкиными сказками о загадочном оружии, о несказанной силе! Без единого доказательства вы принимаете за чистую монету все, что вам говорит этот чертов «зеленыш» и униженно сдаетесь. Вы что, не умеете угрожать? Вы что, не умеете блефовать? Не умеете лгать, наконец?
— Он не угрожал, не блефовал и не лгал, — спокойно ответил Карл. — Он сказал божью правду. Видели бы вы этого децеребрата…
— Ба! Вот где вы больше всего дали маху. Вам демонстрируют сумасшедшего, какого-нибудь самого обыкновенного шизика, и говорят: «Вот наше оружие», а вы сразу все принимаете на веру, без единого вопроса! Да они хоть вам его показывали, это оружие?
— Разумеется, нет. Оружие смертоносное. Не станут же они убивать венерианца, чтобы удовлетворить мое любопытство. Впрочем, вы бы тоже свой козырь врагу не показали. А теперь ответьте-ка мне на два-три вопроса. Почему Энтил так уверен в себе? Как ему удалось с такой легкостью отвоевать всю Венеру?
— Признаю, этого я объяснить не могу, но разве это доказывает правдивость их собственной версии? Во всяком случае, мне претит этот разговор. К черту теории, мы атакуем сейчас же. Я угощу их реактивными тонитовыми снарядами, а вы понаблюдайте за их уродливыми рожами, посмотрите, как они теперь поблефуют.
— Но, адмирал, вы обязаны передать мое сообщение Президенту.
— А я и передам — после того, как от Афродополиса не останется камня на камне.
Он включил главный передатчик.
— Внимание, всем кораблям! Боевое построение! Через пятнадцать минут начинаем обстрел Афродополиса из тонитового оружия. — Он повернулся к ординарцу. — Пусть капитан Ларсен поставит в известность Афродополис, что им дается пятнадцать минут на то, чтобы выбросить белый флаг.
Последовавшие за этим приказом минуты держали Карла Фрэнтора в напряжении и стоили ему немалых нервов. Он молча сидел, закрыв лицо руками, и пощелкивание хронометра в конце каждой минуты громом отдавалось у него в ушах. Бормоча, он шепотом отсчитывал эти удары — 8, 9, 10. Боже!
До верной смерти оставалось всего пять минут! Но действительно ли это верная смерть? Может, фон Блумдорфф прав и венерианцы нагло блефуют?
Вестовой катапультировался в комнату и отдал честь.
— Только что получен ответ «зеленышей», сэр.
— Ну? — фон Блумдорфф так и подался вперед.
— В нем говорится: «Убедительно просим флот не атаковать. В противном случае мы не отвечаем за последствия».
— И это все?! — раздался гневный крик.
— Да, сэр.
Адмирал разразился площадной бранью.
— Ну, черт меня дери, какая наглость! — вскричал он. — Они еще смеют блефовать до самого конца!
Едва он договорил, истекла пятнадцатая минута и могучая армада пришла в движение. В быстром упорядоченном полете корабли молниеносно понеслись вниз к облачному покрову Второй планеты. Фон Блумдорфф мерзко ухмылялся, наблюдая на экране телевизора картину, внушающую благоговейный страх… как вдруг математически точное боевое построение сломалось.