Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)
Шрифт:
Так. Мини-маркет, значит. Аптека, товары по сниженным ценам, какие-то рестораны («Оазис», «Роббин Редд»), товары для дома; машина ползет, дорога забита, надоело тянуть шею, жара, вдоль спины тайная струйка пота, едкий раствор соли и света. Заросли недоверия, чащобы желания, о, разумеется, а ты все тащишься по Мэдисон в поисках Оуктри, в поисках мини-маркета с надписью «ВЛУ» на витрине, жалюзи всегда опущены, зачем? Чтобы никто не увидел, что там внутри? Чтобы никто не подглядел, как ты сделаешь то, на что никогда не пойдет ни один нормальный человек, предашься смертному греху нищеты и убожества? Перейду Иордан словно посуху, словно посуху, и расступятся волны над главою моей — ага, вот он, «Сигаретный
— Куда мы едем?
— Никуда, малышка. Так, покататься. И собака на заднем сиденье, не забудь про собаку, хвост так и ходит и на стоянке у дверей одно свободное место, как будто специально для тебя. Буквы в окне простые, неброские, ВЛУ. Вселенская Лига Утешителей, Вешаем Лапшу на Уши, как хочешь, так и читай, что тебе нужно, то и найдешь, так, кажется, та женщина сказала? Травница, духовидица, или черт ее знает кто, Элизабет ее нашла, но говорила-то она с тобой:
— Там вам помогут. — И теплая ладонь на твоей руке, заигрывала, что ли? Прямо при Элизабет, которая на тебя смотреть не может, каменеет прямо на глазах, и ты говоришь:
— Хорошо. — А что еще можно было сказать, что сделать, кроме как купить билет на чертов самолет, взять отпуск и… — Что ты им скажешь? — утром, в постели, застывший барельеф лица повернут к серому плаксивому небу за окном. — На работе? Как объяснишь, зачем тебе отпуск?
— Уже объяснил, — говоришь ты, чтобы угодить ей, еще одна ложь, как и вся эта затея, только ради нее, так ведь? Чтобы она не отворачивалась, была рядом. Потому что без нее не останется ничего и никого, только ты и боль, вот почему ты солгал и поехал, еще одно звено в цепи благонамеренной лжи, все равно что бросать выручку от продажи наркотиков в копилку для бедных, кому от этого легче? Какой в этом смысл? И зачем ты сидишь здесь, в машине, на солнцепеке, задыхаясь в тесном кулаке жары? Пытаешься обмануть себя? Или боишься? Чего?
— Там вам помогут, кто? Но травница-духовидица ничего толком не объяснила: исцеляющиеся, так она их назвала, не уточняя, с кем там что делают и каким именно способом достигается исцеление. Может, прилетел сюда, и хватит, может, развернуться и поехать домой, снова солгать Элизабет, она ведь уже привыкла, а? Все было просто изумительно, дорогая, я увидел ослепительное сияние — нет, это, кажется, умирающие видят свет или нет?
— Куда мы едем?
— Никуда, малышка. Так, покататься.
Две женщины выходят из табачного магазина, взгляд в твою сторону и мимо: может, они тоже в ВЛУ? Но они заходят в химчистку, выносят оттуда костюмы, мужские костюмы в пузырящихся пластиковых мешках, в самый раз для похорон; Элизабет была в белом. Месса ангелов. Да кому вообще нужен этот бред? Ей? Тебе? Кому? Ну что, весь день тут сидеть собрался?
Давай. Иди.
Внутри кондиционер, запах сухой, холодный; ты делаешь глубокий вдох, прохладный воздух наполняет легкие, словно эфир, анестезия. Места не много, но достаточно: складные стулья на раздвижной раме в углу, маленький столик с телефоном и компакт-проигрывателем, на стенах плакаты с закатами и водопадами, ничего откровенно религиозного, слава богу, и
— Здравствуйте, — женский голос, ты вздрагиваешь; она заметила, улыбнулась, повторила: — Здравствуйте, — молоденькая, чуть за двадцать, стройная блондинка, волосы чисто-белые, как у Элизабет, как у… — Вы пришли на службу?
— Да.
— Рановато немного, — доброжелательно, — но ничего. Подождите
Не хочу; но рука протягивается автоматически, как на улице за рекламой того или другого, — сэкономьте двадцать процентов, спасите китов, спасите ваши души, — да и «литература» у них такая же ненавязчивая, как плакаты на стенах, все та же умиротворяющая новомодная болтовня о душе, духовном восстановлении, прямо как будто пластическую хирургию или отдых на водах рекламируют… так что, может, ничего страшного, думаешь ты, откидываясь на спинку складного стула, может, ничего особенного не будет, ты снова сядешь за руль взятой напрокат машины, поедешь в аэропорт, может быть, даже успеешь сегодня домой, ляжешь в постель рядом с Элизабет и
— Сэр? Не могли бы вы… — Блондинка, улыбаясь, сражается со шпингалетом рамы.
— Разумеется, — отвечаешь ты, твоя рука ложится поверх ее ладони, она такая маленькая. — Позвольте мне.
Вы вместе вытаскиваете стулья, и тут пи-и! — звонок в дверь, входят двое: мужчина твоего возраста и старуха, уздечка дыхательного аппарата и ужасающе яркие глаза, один цепкий взгляд в твою сторону, пока ты стоишь рядом с блондинкой, «а, здравствуйте», блондинка отвечает «как поживаете?», ты расставляешь стулья, мужчина — компаньон старухи? сын? — помогает, и вот тридцать сидений выстраиваются тремя ровными рядами.
Звонок пищит не переставая, входят все новые и новые люди, и откуда их столько посреди рабочего дня? В основном женщины средних лет, но есть и молодые, и даже, о ужас, пара ребятишек, мальчик и девочка, хорошо, что они такие черные, толстые и угрюмые, сидят и пинают стулья перед собой, друг друга, а их мать? Нет, бабушка то и дело шикает на них, чтобы они перестали.
— Это она начала, она…
— А ты перестань!
И тут начинается музыка, дрожащий перезвон фортепьянных клавиш.
— Мы рады приветствовать вас здесь. — Голос блондинки профессионально крепнет. — Мы очень рады, что вы сегодня с нами. Давайте споем «Любовь — это свет, на который идем». — И вперед, похоже, почти все знают слова; что это за песня такая, радио-хит или церковный гимн? Ты, конечно, не поешь, но слушаешь, деваться-то все равно некуда, заодно и отдыхаешь от мыслей о том, зачем ты сюда приехал…
… а зачем? Просить прощения? Лить исцеляющие слезы? Оставить позади груз вины, как кучку свежего, теплого дерьма, и уплыть отсюда чистым и свободным? Лучше бы я умер, сотни раз твердил ты Элизабет, когда она рыдала, вцепившись в тебя, пока не услышал Лучше бы, ладонь прижата к глазам, рот перекошен, как после инсульта, больше ты никогда так не говорил, хотя Думаешь, мне легко? так и просилось на язык, пока ты вышагивал взад и вперед, укачивая свою боль, чудовищного младенца, невидимого никому, кроме тебя, тебе бы на мое место, где нет ничего, кроме памяти, кроме солнца и незапаха водки, пес на заднем сиденье машет хвостом, а она ерзает на заднем сиденье, ремни слишком тугие, ноет и ноет, и тогда ты говоришь Побудь большой девочкой, помнишь? Садись сюда и пристегнись, ей, конечно, понравилось: на переднем сиденье, с папой, где незапах водки, и собака сзади лает и лает визжит и вдруг сверкающий веер осколков, бутылка, лобовое стекло, твои зубы, — помнишь? — твои зубы вперемешку с битым стеклом, и ты собираешь их, почему-то тебе казалось, что стоит только собрать зубы, и все будет в порядке, как в песне «Любовь — это свет, на который идем, Любовь — та мечта, что всем нужна, Любовь — это новое завтра вдвоем, Любовь — это снова пришла весна», Господи, и кто только сочиняет такую дрянь? А эти, ты посмотри на них, такие серьезные, точно Моцарта поют, а сами-то чего пришли? И ты чувствуешь, что тебе неудержимо хочется смеяться, черные метастазы смеха распирают легкие, интересно, а что они сделают, если ты сейчас встанешь и, как спятивший конферансье, начнешь выкрикивать: «А ну, у кого здесь рак? Рассеянный склероз есть у кого-нибудь? эмфизема? лейкемия? СПИД? А с тобой что, девочка, маленькая черная толстушка, кому из вас помочь, тебе, твоему брату или твоей бабуле?»