Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)

Гейман Нил

Давление на спину мастера становилось все сильнее, и его сопротивление в конце концов иссякло. Его словно подтолкнула какая-то огромная рука, он вырвался наружу и беспомощно полетел на мостовую, не издав при этом ни звука. Окно между тем оставалось пустым, как будто мастер сам, по своей воле, бросился вниз. Лишь на миг там мелькнула фигура, да такая жуткая, что от ее вида у наблюдателя, спрятавшегося под лестницей, кровь застыла в жилах. Она исчезла тотчас же, но и одного мгновения было достаточно, чтобы нищий без всяких сомнений узнал, кто это. Нищий просидел, притаившись, в своем укрытии еще долго, не решаясь двинуться с места. Он отважился выйти, лишь когда следователь закончил свой осмотр и тело пострадавшего было убрано.

Ничего необычного, заключил поучительно нищий, что господин Томази в конце

концов пал жертвой нечистого. Всякий, кто обещает дьяволу душу в обмен на какую-нибудь временную и тщеславную выгоду, должен понимать, что тот однажды явится за своим. Рано или поздно. Однако у мастера не было причин жаловаться. Ему было дано в течение многих лет наслаждаться славой непревзойденного творца скрипок, хотя, конечно, всем было понятно, что такой талант не может быть от природы.

Вот тогда господин Умбертини впервые почувствовал искушение вмешаться. В отличие от предыдущих эта история была хотя бы отчасти верна. По всей видимости, сам рассказчик и был свидетелем того, что произошло на площади, а вовсе не какой-то его вымышленный, сбежавший приятель. Для человека, пересказывающего чужие слова, он слишком убедительно излагал подробности. Видимо, он просто хотел избежать допроса в полиции. Придуманные же частности были вполне правдоподобны. Без них история не была бы достаточно увлекательна для слушателей. С другой стороны, хотя он того знать и не мог, частности эти имели под собой некоторую основу. Господин Умбертини сдержался и промолчал, кроме всего прочего и потому, что был не готов пускаться в неизбежные обсуждения судьбы мастера, ибо тайна, присутствовавшая здесь, в значительной степени выходила за пределы его понимания.

Он вряд ли бы проговорился о ней, если только какое-то особенное стечение обстоятельств не вынудило бы его сделать это. Проходимцы и бродяги, составлявшие ему компанию в трактире, постепенно стали терять интерес к самоубийству скрипичного мастера, после того как выяснилось, что из его бывшего помощника ничего не вытащить. И сам он привлекал их всё меньше, поскольку обычно проводил время в мрачном молчанки, замкнувшись в себе и сосредоточившись на вине. Собутыльника стали покидать его один за другим, пока он не остался за столом в одиночестве. Единственный, кто обменивался с ним иногда парой слов, был трактирщик.

Однажды дождливым осенним днем господин Умбертини пришел в трактир рано. Там не было еще ни одного посетителя. Господин Умбертини сел за маленький стол с двумя стульями в углу, вблизи очага, и трактирщик без лишних вопросов, только по кивку головы, поставил перед ним три бутылки красного вина и стакан. Он бросил быстрый взгляд на исхудалое, небритое лицо клиента, его запавшие глаза и покрасневший нос, но ничего не сказал. Массивному бородатому хозяину трактира было все равно, как выглядят те, кто заходит в его заведение, лишь бы они платили за то, что заказывают. Не его было дело — предостерегать неумеренных пьяниц, что каждым следующим стаканом они сокращают и без того небольшой кусок жизни, который у них остался. Он, так же молча, забрал несколько монет, которые посетитель положил на стол, спрятал их в глубокий карман штанов под замызганным фартуком и ушел за стойку.

Господин Умбертини уже заканчивал вторую бутылку, когда в трактире появились посетители. Однако совсем не те, каких он привык здесь видеть. Сначала вошел мальчик не старше шести-семи лет. Он прошел к самому большому столу, сел во главе со, достал откуда-то лист бумаги и карандаш и, склонив голову, начал что-то писать мелким почерком. Иногда он брал в руки платок и какое-то время держал его прижатым к носу. За ним появилась особа средних лет, державшая под мышкой груду свернутых свитков. Она уселась возле мальчика, развернула один из свитков и погрузилась в чтение. Ухоженный пожилой господин, присоединившийся к ним вскоре, принес с собой совершенно белую кошку. Он нежно гладил ее, держа на коленях, и что-то шептал ей на ухо. Старушка, вошедшая вслед за ним, на миг застыла на пороге, направив испуганный взгляд сначала на трактирщика, потом на помощника мастера, словно увидела привидения. Резко опустившись на один из еще не занятых стульев, она положила перед собой муфту, рук из которой так и не вынула. Господин, появившийся после нее, был художником. Присоединившись к

остальным, он тотчас раскрыл большой альбом, взял кусок угля и занялся каким-то наброском, ловко проводя отрывистые линии. Наконец, последним пришельцем был довольно беспорядочно одетый мужчина со взлохмаченными седыми волосами. Несколько секунд он рылся по карманам, затем нашел там кусок мела и без малейшего стеснения начал что-то писать на деревянной столешнице, стирая то здесь, то там рукавом пиджака с кожаными заплатами на локтях.

Шестеро незнакомцев за большим столом представляли собой крайне необычное зрелище для этого места. Все предыдущие месяцы, которые господин Умбертини провел в трактире, он никогда не видел здесь никого, даже приблизительно похожего на них. Почти столь же невероятным показалось ему и то, что трактирщик совсем не обратил на них внимания. Тот, кто внимательно следил, чтобы ни один посетитель не сидел с пустым стаканом, кто, ничуть не колеблясь, указывал на дверь вознамерившимся посидеть в трактире бесплатно, — сейчас даже не подошел к изысканным гостям, хотя они явно сулили хороший заработок. Вместо этого он направился к столу помощника мастера, махнул по свободному стулу пару раз грязной тряпкой, которую всегда носил с собой, а потом на нее и уселся.

Трактирщик перешел к делу без околичностей. Он заявил, что доподлинно знает, почему покончил с собой господин Томази. Это было довольно неожиданным заявлением, поскольку раньше он никогда не принимал участия в обсуждении этой темы. Казалось, она его вообще не интересует, хотя на досуге он не раз слушал различные истории о самоубийстве господина Томази. Мастер, сказал трактирщик, хотел сделать совершенную скрипку. Он вложил в это годы труда, и все говорило за то, что он на верном пути. Но, к сожалению, нет таких человеческих рук, которым было бы дано достичь совершенства. Вроде бы безупречная, скрипка все же не была божественной, как надеялся мастер. Убедившись в этом после утреннего испытания, господин Томази понял, что ему остался только один выход после такого поражения, и воспользовался им.

На сей раз господин Умбертини не выдержал. Если б рассказ трактирщика был просто ошибочным, он промолчал бы, проигнорировав его, как игнорировал прежние. Но эта история была оскорбительной по сути, и никто, кроме него, не мог вступиться за поруганную честь мастера. Это было долгом по отношению к учителю, который стоял выше зарока, данного господином Умбертини самому себе: никогда никому не рассказывать о том, что произошло в мансарде.

Трактирщик был прав, хотя господин Умбертини и представить не мог, откуда этот неотесанный и жадный продавец скверного вина узнал то, что мастер держал в секрете даже от своего преданного ученика. С бесконечным терпением и тщательностью господин Томази действительно делал совершенную скрипку целых восемнадцать лет. Только под конец господин Умбертини сообразил, что кроется за тем, что его учитель порой уходит в мансарду и долгое время проводит там, запершись изнутри, не взяв с собой инструментов для испытания; в эти часы мастера никто не смел беспокоить.

Однако трактирщик ошибался, когда с некоторым злорадством утверждал, что мастер не преуспел в своем замысле. Подкравшись к двери мансардной комнаты в то судьбоносное утро, когда было предпринято окончательное испытание уникальной скрипки, господин Умбертини первый и единственный раз в жизни услышал звуки небесной гармонии. Очарование этого опыта было столь мощным, — несмотря на дверь, приглушавшую музыку, — что он просто обязан был остаться вблизи дома мастера, а не уехать куда-нибудь в поисках достойного места, хотя и осознавал, что никогда больше не суждено ему пережить подобное.

Господин Умбертини знал, какой вопрос в конце концов задаст ему трактирщик, знал и то, что ответа у него нет. Если мастер действительно сделал совершенную скрипку, то что с ней стало? Или, по крайней мере, с ее остатками, если треск, который слышал нищий на площади, означал, что мастер ее разбил — хотя непонятно, зачем ему было так поступать со своим шедевром. Когда следователь взломал дверь, внутри ничего не обнаружили — ни целого инструмента, ни его раскиданных обломков. Значит, заявил трактирщик, должен существовать еще один, тайный ход в мансарду, через который помощник мастера проник до прихода следователя и уничтожил все следы.