Лучшие годы - псу под хвост
Шрифт:
— В январе? — сказала она не очень уверенно. — В январе семьдесят первого?
— Формально я могла бы прописаться в Нусле, — сказала мать Квидо.
— Не о том речь, — сказала Зита. — Поздно, девочка моя.
— Поздно? — недопоняла мать Квидо.
Главный врач, наклонившись к ней, взяла ее за подбородок, пошлепала по щеке. Глаза ее заметно увлажнились.
— В январе я уже буду билетершей в «Реалистическом», [18] — сказала она. — Тебе ясно?
18
«Реалистический театр» в Праге, основанный в 1945 г. режиссером Яном Шкодой.
— Она ошибалась, — рассказывал Квидо впоследствии. — Она стала гардеробщицей в кинотеатре «Ялта».
— Дедушка! — крикнул Квидо.
— Здравствуй, Квидо! — обрадованно воскликнул дедушка Иржи, но на сей раз не заключил внука в объятия — уже долгое время он чувствовал недомогание. Он вынужден был расстаться со своей многолетней должностью в президентской канцелярии и, хотя, по счастью, профессию менять не пришлось, с новым местом свыкался трудно. Даже знаменитая укропная подливка с куском настоящего мяса, а не с дежурным яйцом, приготовленная бабушкой Либой для гостей, не смогла вернуть ему привычного настроения.
— Что поделывает пан Франтишек? — спросил отец Квидо с неподдельным интересом, когда семья расселась в кухне.
— Точно не знаю, — сказал дедушка. — Где-то под Прагой, в лесном хозяйстве.
— Ужасно! — вздохнула мать Квидо.
— Напротив, — возразил дедушка с какой-то смиренной иронией. — Он на воздухе, на природе… Другим пришлось куда хуже.
— Карлу не пустили в Швейцарию, — сказала бабушка Либа. — Ну можно в это поверить?
— И не говори, — сказала мать Квидо. — В самом деле?
Когда мать Квидо отказалась от сигареты к чашечке кофе и сообщила наконец дедушке Иржи свою сногсшибательную новость, тот немного ожил.
— Это точно? — спросил он с улыбкой.
— Я была у Зиты, — сказала мать, покраснев, ибо такие слова, как гинекологическое обследование, она не в силах была произнести в кругу даже самых близких. — Думаю, опять мальчик.
— Мальчик? — обрадовался дедушка. — Как же вы его назовете?
— Пако, — сказала мать Квидо. — По отцу, — кивнула она на мужа.
— Да? — промычал дедушка нейтрально.
— Меня отроду зовут Йозеф, — сказал отец Квидо сдержанно.
— Никогда не слыхала, чтобы кого-нибудь звали Пако, — сказала бабушка Либа.
— Я тоже, — с надеждой в голосе сказал отец Квидо. — Будто мало нам одного Квидо.
— Ну-ну, потише! — вскинулся Квидо.
— Квидо — очень красивое имя, — сказал дедушка.
— Пако — тоже интересное, — сказала мать Квидо. — По крайней мере, не менее интересное, чем «Караулка».
— Какая тут связь? — запротестовал отец Квидо.
— Прямая!
— Пако, — повторял раздумчиво дедушка Иржи. — Пако… Звучит не так уж плохо. Пако.
— Пако. С Пако, — сказала мать Квидо. — Хорошо, что его не надо будет склонять.
— Так же, как и Квидо, — сказал дедушка. — Да, это хорошо.
— Если вы выбираете имя потому, склоняется оно или не склоняется, его можно было бы назвать, допустим. Филе, — сказал Квидо. — Оно-то уж точно не склоняется.
— Как видите, пан редактор, — сказал Квидо, — в грамматике я всегда был силен.
— Второй ребенок? — возмутился дедушка Йозеф. — Сейчас?
Проходя по комнате, он шлепанцами растаптывал рассыпанный птичий корм. На карнизе уже опять сидели три попугайчика, на этот раз зеленые. Квидо заметил, что окно закрыто.
— В такое время — ребенок?! — гудел дедушка. — Хотите, чтобы какой-то большевик пристрелил его?
— Ради всего святого, прекрати! — взвилась бабушка Вера. — Прекрати сию же минуту!
— Мне — прекратить, а им стрелять в людей?!
— Папа, прошу тебя, не кричи, — подал голос отец Квидо. — Крики нам не помогут.
Дедушка жадно затянулся сигаретой.
— Ладно, молчу, — сказал он, с трудом овладевая собой. — Ну а что нам поможет, на твой взгляд?
— Откуда мне знать, папа, — беспомощно сказал отец Квидо.
— Ну так я тебе скажу! — Дедушка Йозеф снова повысил голос. — Повесить их, оно и поможет!
— Не поможет, — сказал отец Квидо. — Но психиатр тебе явно помог бы.
2) В последующие месяцы отец Квидо не раз испытывал ощущение, что психиатр нужен ему самому, — несмотря на все посулы, он до сих пор не получил для своей жены и детей квартиру. В сентябре ему выделили трехкомнатную квартиру на первом этаже «Караулки», но в конце концов она досталась другой семье. Отец Квидо был на грани отчаяния. Прошлогодняя зима, проведенная на веранде, оказалась таким испытанием, о котором было страшно и вспомнить. В морозные дни термометр показывал не более тринадцати градусов, хотя электрокамин и обогреватель работали на полную мощность. Стулья, стол и кровать неприятно холодили руку, а ночами, когда за окном мороз крепчал, дыхание мгновенно превращалось в беловатый пар. Квидо и его мать без конца простуживались, а он сам. хотя и не признавался в этом, мучился от ревматических болей в суставах.
— Я обещала делить с тобой и радость и горе, — сказала ему жена на исходе лета, — но при температуре ниже восемнадцати градусов жить не буду. Поступай как знаешь.
Отец Квидо лез из кожи вон: ходатайство о квартире он дополнил справкой о беременности жены, сам лично следил за продвижением очередников, затем и устно и письменно без конца напоминал о своем ходатайстве, отвечал на десятки предложений, написал даже жалобу, но все впустую. Незаметно начался сентябрь, река сплошь покрылась листьями, и по утрам с ее глади поднимался все более холодный туман. Мать Квидо, придя с работы, тотчас забиралась в постель, и он неизменно направлял оранжевое сияние обогревателя на тот самый холмик под периной, каким обозначался ее животик. Квидо ревниво смотрел на этот освещенный маленький бугорок, под которым в тепле нежился Пако, и нарочито громко стучал зубами. В середине сентября он, естественно, подхватил грипп, и мать оставалась с ним дома в течение целых десяти дней. Лежали они вместе, пили горячий чай и ели в больших количествах витамины. Когда у Квидо спала температура, мама позволила ему читать ей пьесы Дюрренматта — а сама читала ему сказки Андерсена. Порой они лежали просто молча, рассматривая сквозь шестьдесят маленьких оконных стеклышек, окружавших их с трех сторон, разные формы и краски облаков, и мечтали.