Лучшие годы Риты
Шрифт:
Эти слова были – будто из другого мира. Будто с Марса. Они не имели к Ритиной жизни никакого отношения. Но изменили ее жизнь бесповоротно и навсегда.
Все, что происходило в мире взрослых, в устроенной ими жизни, Рита считала белым шумом. Она просто не обращала внимания на то, что говорится по телевизору и пишется в газетах, на все эти съезды КПСС, перестройку и прочее подобное.
Что весь этот ничего не значащий фон можно считать белым шумом, объяснил ей Игорь.
– Когда спектральные составляющие шума равномерно распределены по всему диапазону задействованных
– А дальнего? – засмеялась Рита.
– А если дальнего, то это называется «розовый шум», – ответил он.
И стал объяснять еще про неравномерное затухание высокочастотных и низкочастотных составляющих; этого Рита уже совсем не поняла.
Сейчас те его слова вспомнились болезненно и ярко. Вдруг оказалось, что белый шум захлестнул ее жизнь. Ее единственную жизнь, которая до сих пор простиралась перед нею одним лишь бесконечным обещанием счастья.
Ей хотелось подняться и уйти с детской площадки, где они сидели вдвоем, облепленные тополиным пухом. Или не хотелось?.. Этого Рита уже не понимала.
– Почему он ничего мне не сказал? – с тоской проговорила она. – Я ведь была в это время в Москве. Мы могли бы встретиться.
Она не стыдилась этих слов, этой тоски, этой своей слабости. Вряд ли именно перед Гриневицким не стыдилась, просто не могла сейчас чувствовать вообще ничего, и стыда тоже.
– Это же понятно, – сказал Митя.
– Что – понятно? – не поняла Рита.
– Почему встречаться с тобой не стал. Что бы эта встреча дала? Стыд только. А стыд не каждому по силам.
Это была правильная мысль. Странно, что она ей самой не пришла в голову. Хотя и не странно… В ее нынешнем состоянии слишком малую роль играл разум.
– Ты в Полиграфический поступила? – спросил Митя.
– Нет, – ответила Рита.
– Провалилась?
– Не стала поступать.
– Понятно…
«Что тебе понятно?! – чуть не крикнула она. – Мне самой – ничего! Я не знаю, как мне теперь жить…»
Вот это было главное. Как ей теперь жить? Не куда поступать, не где работать, не что вообще делать – а как жить?
Рита боялась, Митя скажет, чтобы она не расстраивалась и что поступит, мол, в следующем году. Что на это отвечать?
Но он ничего не сказал. Они учились вместе с первого класса и знали друг друга так, что никакой необходимости в дежурном сочувствии не было.
– Ты сейчас домой? – все-таки спросил он.
– Нет, – машинально ответила Рита. – Потом.
– Ну ладно.
Митя поколебался немного – остаться, уйти? Но, наверное, понял, что она не хочет сейчас никого видеть. Или к Ирке поспешил. Все-таки он ее обидел тем, что домой отослал.
Когда Митя ушел, Рита тоже поднялась с лавочки. Невозможно было сидеть на детской площадке на виду у всего дома. Да еще того и гляди дождешься, что мама выглянет в окно и позовет ужинать.
При мысли о еде Риту чуть не вывернуло наизнанку.
Она вышла со двора и пошла по улице к реке.
Речные откосы были покрыты одуванчиками. В лучах заката они светились, как яркие
«Какой он был?» – глядя на одуванчики, подумала Рита.
Эта мысль пришла ей в голову так неожиданно, что сначала показалась даже странной. Что значит – какой был Игорь?
Но в следующую минуту она поняла, что в самом деле этого не знает. Или не помнит? Во всяком случае, не понимает.
«Он казался мне необыкновенным. Почему? – думала она. – В первый день он сказал про лакмусовую бумажку, и я сразу решила, что он особенный. Но что особенного было в тех словах?»
Как полчаса назад Рита поняла, что не знает ни адреса его московского, ни телефона, так теперь она понимала, что не знает об Игоре вообще ничего. Нет, не так – она поняла, что вдруг перестала что-либо о нем знать. Даже то, как он выглядит, странным образом размылось в ее сознании. Он был красивый, но какой?.. Какие у него были глаза, губы? Волосы какого были цвета?
Вместо всех этих черт, которые Рита совсем недавно считала такими знакомыми, теперь перед нею было лишь что-то неясное, бесформенное и почему-то блестящее. Этот мысленный, несуществующий блеск был так ослепителен, что от него болели глаза.
Ей стало не по себе. Ум то заходил у нее за разум, то исчезал совсем.
«А почему я думаю о нем так, как будто его нет на свете?» – мелькнуло у нее в голове.
Но это-то как раз было понятно. Где она, Америка? Разве есть она на свете? Не является ли только частью белого шума, существующего отдельно от настоящей Ритиной жизни?
И что ей теперь считать своей настоящей жизнью?
Глава 9
Рита обустраивала свою московскую жизнь так тщательно и любовно, что изменить в ней что-либо было просто невозможно.
Конечно, эта жизнь складывалась не сразу, а кирпичик за кирпичиком и несколько раз обрушивалась даже. Но в результате получилась полная гармония, какой Рита и добивалась.
Одной из составляющих гармонии являлось то, что Ритин офис находился рядом с домом. В начале своей не студенческой уже, а взрослой московской жизни она ежеутренне ехала на работу из Медведкова, где снимала комнату, в центр и ежевечерне, соответственно, возвращалась обратно, и все это в часы пик. Каждый раз, стоя на эскалаторе в плотной толпе, втискиваясь в вагон, потом снова на эскалатор, потом в битком набитый троллейбус, она говорила себе, что сделает все от нее зависящее и сверх того, чтобы Москва для нее стала Москвой, а не бесконечной унылой дорогой между работой и жильем.
Так оно и вышло. Как только Рита ушла из Минздрава и открыла первую собственную фирму – тогда она занялась поставками в Москву немецких тонометров и глюкометров, – то разместила ее в доме на улице Чехова и в том же доме, в коммуналке, сняла себе комнату для житья.
Улицу Чехова вскоре переименовали в Малую Дмитровку, вернув ей, таким образом, историческое название – Рита не считала это правильным, ей жалко было чеховского имени, но пусть, – и с тех пор вокруг этой Малой Дмитровки стала крутиться вся ее жизнь.