Лучшие годы жизни
Шрифт:
– Юркины. Там паспорт, водительские права.
– Паша, я не верю. Это не он…
Она то и дело повторяла эти слова, пока Павел вёз её домой. Повторяла спокойно, без истерики, будто хотела убедить Костякова в том, что они только что были свидетелями жестокой мистификации.
Жёлтый свет фар выхватывал из тьмы бесконечный рой кишащих снежинок. Снежинки метались, как живые существа, бились о лобовое стекло, прилипали к нему и через секунду сметались снегоочистителями. Машина ехала медленно. Павел изредка поглядывал на Таню.
– Послушай, может, ты к нам рванёшь? Не стоило бы тебе одной сегодня оставаться.
– А завтра? А послезавтра? Тоже к вам? – Таня глубоко вздохнула. – Нет, Паша, у
– Если хочешь, я побуду у тебя до утра? – неуверенно предложил Павел, проводив Таню до двери.
– Нет, спасибо, поезжай домой. Марина твоя, наверное, издёргалась. А я уже в полном порядке, В морге я просто растерялась. Неожиданно всё как-то, нелепо, глупо… Но теперь я в норме. – Она грустно улыбнулась и пожала ему руку.
Она закрыла за собой дверь и остановилась. Квартира встретила её тишиной. Это была совсем не та тишина, при которой Таня укладывалась спать несколько часов назад. Теперь тишина была абсолютной, в ней не сохранилось ни намёка на привычное ожидание скорой встречи с Юрой. В эту тишину закралось беззвучное дыхание смерти – соприкосновение с величайшей из всех возможных тайн.
Таня медленно сняла шубу и, не включив свет, повесила её на крючок. Повернувшись к зеркалу, она долго смотрела на своё отражение. На фоне пространства неосвещённой комнаты её красивое лицо, подёрнутое синеватой вуалью ночи, показалось ей незнакомым, глаза необычайно расшились, губы туго сжались, кончик носа заострился, ноздри раздулись. Нервы натянуто ждали взрыва эмоций…
– Ну вот, госпожа Полётова, ваш полёт оборвался, – сказала она ровным голосом, обращаясь к своему отражению.
Утром к Тане приехало несколько бывших сослуживцев Юрия. Первым появился Павел Костяков с женой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Марина, осторожно притрагиваясь губами к холодной щеке Тани.
– Нормально. Не знаю, как должна чувствовать себя вдова, но я в норме.
– Ничего себе норма, – вздохнула Марина. – У тебя вокруг глаз чёрные круги.
– Я не ложилась спать, – Таня виновато передёрнула плечами и вдруг мрачно засмеялась: – Не с кем было!
Марина опустила глаза.
– Держись, – глухо сказал Павел и поцеловал Таню; целуя её, он почувствовал сильный запах коньяка, – что ж теперь поделать, девочка.
– Девочка, – повторила Таня.
Через пару месяцев ей исполнится тридцать лет. И теперь она одна. Юрия нет. Нет никого сколько-нибудь похожего на Юрку Полётова. Никто не может сравниться с ним. Никто не стоит даже его мизинца… Все они живы, а Юры больше нет. У неё не осталось от него ничего, кроме нескольких его книг на полке – твёрдые переплёты, коричневые корешки с серебристыми буквами. Ровный ряд книг, наполненный любовью, страданием, радостью, невероятными поворотами судьбы, сложенными, как мозаика, из событий его, Юрия, и чужих жизней…
– Держись, девочка, – повторил Павел и бережно привлёк к себе её растрёпанную голову.
Марина прошла в комнату. Её всегда смущало присутствие Татьяны, и сейчас, когда Павел обнял Таню, Марине почудилось в его движениях нечто большее, чем простое товарищеское участие.
– Паш, – шепнула Таня на ухо Костякову, – а ведь это не он. Я чувствую, что это не он лежал в морге…
***
Все были одеты в чёрное, как и полагалось на похоронах. Нахмуренные лица, скорбно сведённые брови, поджатые губы, неловко повисшие руки, неподвижные зрачки, потерявшие всякую теплоту от напряжённого усилия соответствовать моменту. Натянутая тишина. Все похожи на строгих кукол, не знакомых с человеческой речью и выставленных без всякой пользы в разбитой витрине магазина, запорошённой снегом. Они, называвшие себя друзьями и почитателями его таланта, собрались огромной молчаливой толпой вокруг длинной ямы с обледенелыми краями, чтобы увидеть, как четырёхугольная земляная пасть поглотит обтянутый красными лентами гроб с телом Юрия.
Гроб был закрыт, чтобы изуродованный облик покойника никого не смущал. Юрий Полётов покидал этот мир безликим, совсем не таким, каким был в жизни.
Люди, знавшие Полётова только как журналиста и писателя, с непониманием смотрели на стоявших чуть в стороне четырёх молоденьких солдат почётного караула, с автоматами за спиной.
– А почему солдаты? – шелестели слова недоумения. – Будет салют? Разве он был военный?
Автоматчики сильно продрогли, так как приехали на кладбище задолго до начала похорон, и теперь, переглядываясь украдкой, они с нетерпением ждали, когда же гроб будет опущен в могилу и засыпан землёй.
– Может, разрешат всё-таки не стрелять? – услышала Татьяна шёпот одного из них. – Тогда чистить автомат не придётся.
Стоя ближе всех к гробу, Татьяна вспомнила, как перед похоронами ещё раз зашла в морг, чтобы взглянуть на тело. Труп был уже облачён в специально привезённый для этого костюм тёмно-синего цвета. Она не сумела заставить себя посмотреть на разбитую голову, но остановив взор на мёртвых руках, аккуратно сложенных на груди, она не могла отвести от них глаз. Восковая кожа с множеством трещин, из которых санитары не вымыли въевшуюся в поры кровь, притягивала взгляд Тани, как магнит. Она прекрасно помнила пальцы Юрия и, стоя над мертвецом, с каждой минутой уверивалась в том, что эти руки принадлежали не Юрию. И чем дольше она вглядывалась в них, тем твёрже она становилась в своём убеждении. Но документы, найденные в карманах этого человека, удостоверяли, что он был Юрий Полётов… Нет, эти коротенькие пальцы, эти худые кисти рук с бесцветной бумажной кожей не принадлежали Юрию. Но если перед ней лежал, погружённый в вечный сон, не он, то каким образом у этого человека оказались полётовские документы и одежда, в которой Юрий ушёл из дома? Куда подевался настоящий Юрий Полётов?
Таня не решилась обратиться ни к кому из товарищей Юрия со своими вопросами. Она не доверяла никому, помня слова мужа: «В моей работе нет и не может быть друзей, Танюха. У меня есть только коллеги». Если им не доверял Юрий, то Таня не могла довериться им и подавно.
И эти руки, в которых она не признала Юру, почему-то успокоили её, вселили в неё уверенность в том, что Юрий на самом деле жив…
– Татьяна Сергеевна? – негромко спросил стоявший возле неё лысоватый мужчина с пронзительными глазами и гладко выбритым начальственным лицом; он будто спрашивал разрешения на то, чтобы приступить в процедуре погребения.
– Да, конечно, пожалуйста, – пробормотала она, и мужчина махнул рукой, подавая знак людям в синих спецовках.
Таня повернулась и пошла прочь, не дожидаясь, когда гроб опустится в стылую землю.
– Татьяна Сергеевна, – окликнул её кто-то, но она не повернулась.
Что ей до этого незнакомого бездыханного тела, запрятанного в лакированный деревянный ящик? Она не узнавала его, она не узнавала себя. Собравшиеся проводили её растерянными взглядами, но остались стоять на месте до окончания погребения. Точь в точь траурная сцена из «Коричневой зимы» Юрия Полётова, подумалось Тане, – неподвижные мрачные куклы в длинных чёрных одеждах, похожие на зимние деревья с обрубленными ветвями. Зачем пришли на кладбище сослуживцы Юрия, не верившие в его литературный талант? Они считали его чудаком до того момента, покуда известность не обрушилась вдруг на него лавиной со всех сторон. Кому нужно теперь их показное трагическое молчание на морозе? Здесь должны были собраться только те, кто ценил творчество Юрия, кто любил его книги, а всем остальным тут не место…