Лучшие классические детективы в одном томе (сборник)
Шрифт:
– Около года назад.
– Вы курите сейчас больше или меньше прежнего?
– Больше.
– Бросите ли вы опять эту привычку? Внезапно, заметьте, как вы бросили тогда?
Я смутно начал понимать его цель.
– Брошу с этой же минуты, – ответил я.
– Если последствия будут такие же, как в июне прошлого года, – сказал Эзра Дженнингс, – если вы опять будете страдать от бессонницы, мы сделаем первый шаг. Мы опять доведем вас до того нервного состояния, в каком вы находились в ночь после дня рождения. Если мы сможем восстановить хотя бы приблизительно обстановку, окружавшую вас тогда, если мы сможем опять занять ваши мысли различными вопросами, связанными с алмазом, которые прежде волновали вас, мы поставим вас физически и морально так близко, как только
Он повернулся к книге, лежавшей возле него, и раскрыл ее на месте, которое было заложено бумажкой.
– Не думайте, что я намерен докучать вам лекцией о физиологии, – сказал он. – Я считаю своим долгом доказать, что прошу вас рискнуть на этот опыт не для того, чтобы оправдать какую-то мою теорию. Узаконенные принципы и признанные авторитеты подтверждают мою точку зрения. Удостойте меня своим вниманием минут на пять, и я берусь доказать вам, что предложение, каким бы странным оно ни казалось, основано на научных данных. Вот, во-первых, физиологический принцип, на который я рассчитываю, изложенный знаменитым доктором Карпентером. Прочтите сами.
Он подал мне бумажку, лежавшую как закладка в книге. На ней были написаны следующие строки:
«Есть много оснований думать, что каждое чувственное впечатление, однажды воспринятое сознанием, регистрируется, так сказать, в нашем мозгу и может быть воспроизведено впоследствии, хотя бы мы не сознавали его за весь данный период».
– Пока все ясно, не так ли? – спросил Эзра Дженнингс.
– Совершенно ясно.
Он придвинул ко мне через стол открытую книгу и указал на место, отмеченное карандашом.
– Прочтите это описание, – сказал он, – имеющее, как мне кажется, прямое отношение к вашему положению и к тому опыту, на который я уговариваю вас решиться. Заметьте, мистер Блэк, прежде чем начнете читать, что я ссылаюсь на одного из величайших английских физиологов. Книга в ваших руках – это «Физиология человека» доктора Эллиотсона, а случай, на который ссылается доктор, сообщен известным авторитетом мистером Комба.
Абзац, на который он указывал, заключал в себе следующее:
«Доктор Эйба сообщил мне, – говорит мистер Комба, – об одном ирландском носильщике, который в трезвом виде забывал, что он делал, когда бывал пьян, но, напившись, вспоминал о поступках, сделанных прежде в пьяном виде. Однажды, будучи пьян, он потерял довольно ценный сверток и в трезвые минуты не мог дать никаких объяснений об этом. В следующий раз, когда он напился, он вспомнил, что оставил сверток в одном доме, и так как на нем не было адреса, то он и оставался там в целости, и носильщик получил его, когда сходил за ним».
– Снова все ясно? – спросил Эзра Дженнингс.
– Как нельзя более ясно.
Он положил бумажку на прежнее место и закрыл книгу.
– Удостоверились вы теперь, что я говорил, опираясь на авторитеты? – спросил он. – Если нет, мне стоит только обратиться к этим полкам, а вам прочесть места, на которые я вам укажу, и вы окончательно убедитесь.
– Я вполне удовлетворен, не читая больше ни слова.
– В таком случае мы можем вернуться к вашим личным интересам в этом деле. Я обязан сказать вам, что против этого опыта можно кое-что возразить. Если бы мы могли в этом году воспроизвести точь-в-точь такие условия, какие существовали в прошлом, то, несомненно, мы достигли бы точно такого же результата. Но это просто невозможно. Мы можем лишь надеяться приблизиться к этим условиям, и, если мы не сумеем вернуть вас как можно ближе к прошлому, опыт наш не удастся. Если сумеем, – а я надеюсь на успех, – мы сможем по крайней мере увидеть повторение всего сделанного вами в ночь после дня рождения мисс Рэчел, – и это должно будет убедить всякого здравомыслящего человека в том, что вы невиновны в сознательном похищении алмаза. Я полагаю, мистер Блэк, что осветил теперь обе стороны с полной беспристрастностью. Если для вас что-нибудь неясно, скажите мне, и я постараюсь вам это разъяснить.
– Все, что вы объяснили мне, – сказал я, – я понял прекрасно. Но, признаюсь, кое-что приводит меня в недоумение.
– Что именно?
– Я не понимаю действия опиума на меня. Я не понимаю, как я шел с лестницы и по коридорам, отворял и затворял ящики в шкафу и опять вернулся в свою комнату. Все это поступки активные. Я думал, что опиум приводит сначала в отупение, а потом нагоняет сон!
– Всеобщее заблуждение относительно опиума, мистер Блэк! В эту минуту я изощряю свой ум под влиянием приема лауданума, который в десять раз сильнее дозы, данной вам мистером Канди. Но не полагайтесь на мой авторитет даже тогда, когда я говорю на основании личного опыта. Я предвидел возражение, сделанное вами, и опять заручился свидетельством, которое будет иметь вес и в ваших глазах, и в глазах ваших друзей.
Он подал мне вторую из двух книг, лежавших возле него на столе.
– Вот, – сказал он, – знаменитые «Признания англичанина, принимавшего опиум». Возьмите с собой эту книгу и прочтите ее. В отрывке, отмеченном мной, говорится, что, когда де Кушки принимал огромную дозу опиума, он или отправлялся в оперу наслаждаться музыкой, или бродил по лондонским рынкам в субботу вечером и с интересом наблюдал старания бедняков добыть себе воскресный обед. Таким образом, человек, находящийся под влиянием опиума, может совершать активные поступки и переходить с места на место.
– Вы мне ответили, – сказал я, – но не совсем: вы еще не разъяснили мне действия, произведенного опиумом на меня.
– Я постараюсь ответить вам в нескольких словах, – сказал Эзра Дженнингс. – Действие опиума бывает в большинстве случаев двояким: сначала возбуждающим, потом успокаивающим. При возбуждающем действии самые последние и наиболее яркие впечатления, оставленные в вашем сознании, – а именно впечатления, относившиеся к алмазу, – наверное, при болезненно-чувствительном нервном состоянии вашем подчинили себе ваш рассудок и вашу волю подобно тому, как подчиняет себе ваш рассудок и вашу волю обыкновенный сон. Мало-помалу под этим влиянием все опасения за целость алмаза, которые вы могли испытывать днем, должны были перейти из состояния сомнения в состояние уверенности, должны были побудить вас к практическому намерению уберечь алмаз, направить ваши шаги с этой целью в ту комнату, в которую вы вошли, и руководить вашей рукой до тех пор, пока вы не нашли в шкафчике тот ящик, в котором лежал камень. Вы сделали все, опьяненный опиумом. Позднее, когда успокаивающее действие начало преобладать над действием возбуждающим, вы постепенно становились все более вялым и наконец впали в оцепенение. За этим последовал глубокий сон. Когда настало утро и действие опиума окончилось, вы проснулись в таком совершенном неведении относительно того, что делали ночью, как будто свалились с луны. Ясно ли вам все это?
– До такой степени ясно, – ответил я, – что я желаю, чтобы вы шли далее. Вы показали мне, как я вошел в комнату и как взял алмаз. Но мисс Вериндер видела, как я снова вышел из комнаты с алмазом в руке. Можете вы проследить за моими поступками с этой минуты? Можете вы угадать, что я сделал потом?
– Я перехожу именно к этому пункту, – ответил он. – Я надеюсь, что опыт, предлагаемый мной, не только докажет вашу невиновность, но также поможет найти пропавший алмаз. Когда вы вышли из гостиной мисс Вериндер с алмазом в руке, вы, по всей вероятности, вернулись в вашу комнату…
– Да! И что же тогда?
– Возможно, мистер Блэк, – не берусь утверждать наверное, – что ваша мысль уберечь алмаз привела естественным образом к намерению спрятать алмаз и что вы спрятали его где-нибудь в своей спальне. В таком случае с вами может произойти то же, что и с ирландским носильщиком. После второго приема опиума вы, может быть, вспомните то место, куда вы спрятали алмаз под влиянием первой дозы.
Тут пришла моя очередь сообщить Эзре Дженнингсу кое-что новое. Я остановил его, прежде чем он успел продолжить свою речь: