Лучший друг моего парня 2
Шрифт:
Она смотрит на меня внимательно. Между ее бровей залегла глубокая складка, на лице ни грамма косметики, под глазами тени, всегда уложенные волосы стянуты на макушке в небольшой растрепанный хвостик. Она выглядит усталой, но не расстроенной.
Мое сердце сжимается до размера спичечной головки.
— Врач выходил? — мой голос звучит хрипло, язык еле ворочается. — Где все?
— Я отправила Марка и Еву домой. Тебе тоже нужно поспать и отдохнуть, но что-то мне подсказывает — ты никуда не поедешь, — она слабо улыбается.
Конечно,
— Как Мирон? Он…
— Все хорошо. Он уже в палате, отдыхает.
— Слава богу… — выдыхаю и оседаю обратно на кушетку.
Оказывается, я успела вскочить на ноги и даже не поняла этого. Прячу лицо в ладони, потому что слезы опять струятся по щекам, а в груди давит так сильно, что становится больно дышать.
Все хорошо. Все хорошо. Все есть и будет хорошо. Обязательно.
— Поэтому ты тоже можешь съездить отдохнуть. Хочешь, поедем вместе? Останешься у меня, а с утра приедем обратно, — спрашивает Ирина.
Она гладит меня по плечам. Утешает.
— Вы его видели?
— Да, он пока спит. Ты тоже заснула, я не хотела тебя тревожить и Марку не разрешила. Такой стресс… для всех нас.
— Можно я тоже зайду к нему? Просто посмотрю, пожалуйста, — прошу, поднимая глаза к матери Гейденов. — На чуть-чуть…
Она ласково смотрит на меня в ответ и после нескольких секунд коротко кивает.
— На пару минут. Я буду ждать у поста медсестер.
Я аккуратно ступаю в одиночную платную палату и, стараясь не шуметь, прикрываю за собой дверь. В нос ударяет запах медикаментов и спирта. Мирон не шевелясь лежит на спине. Спит.
С него сняли футболку, в кисть вставлен катетер. Он выглядит очень беззащитным.
На щеке огромный пластырь. Врач сказал, что, скорее всего, останется тонкий шрам. Но на эту мелочь мне плевать.
Я чувствую огромное облегчение. Просто от осознания того, что все обошлось. Что он цел. И почти невредим. Что самое страшное позади. Впереди только восстановление. И… целая жизнь.
Подхожу ближе. Аккуратно убираю со лба Мирона длинные пряди челки. И, поддавшись порыву, в мимолетном касании задеваю сухие горячие губы.
Ресницы Гейдена вздрагивают.
Зажимаю рукой рот, чтобы в очередной раз за сегодня позорно не разреветься, когда Мирон открывает глаза.
Он морщится, дергает рукой, в которую вставлен катетер, и пытается сесть.
— Стой-стой. Не вставай, — прошу тихо, перехватывая его руку. — Все в порядке, тише, мой хороший. Мой любимый.
Мирон поворачивает голову на мой голос и заторможенно моргает. Один раз. Другой.
Его пальцы перебирают мои.
— Ты цела? — медленно осматривает меня с головы до ног.
Несколько раз киваю. Его голос звучит так, словно ему больно говорить. Мое сердце разрывается от переполняющих эмоций.
— В полном порядке. Все хорошо.
— Кровь… — Его взгляд тормозит на огромном пятне на моей белой рубашке.
Я
— Это твоя…
— Хорошо, что моя, — Мирон устало прикрывает глаза.
Его пальцы продолжают выписывать медленные узоры на моей ладони. Прижимаюсь лбом к его прохладному виску и тихо всхлипываю.
— Ты так меня напугал. Не смей меня больше отталкивать… — шепчу, не уверенная в том, что Мирон меня слышит. — Разреши себе любить… пожалуйста.
Его дыхание становится более глубоким и мерным.
Разрешенное время на посещение уже вышло.
Мне пора идти, а я не могу сдвинуться с места… Я не могу выйти из чертовой палаты и больницы, где он лежит. Не могу от него оторваться.
Усилием воли забираю свою руку из расслабленных пальцев Мирона и аккуратно, стараясь не шуметь, шагаю к выходу из палаты.
— Я приду утром.
Ирина Гейден ждет в коридоре. Ободряюще обнимает за плечи и ведет меня к лифтам.
— Он сильный мальчик. Боец, — произносит Ирина. — Завтра, скорее всего, уже потребует его отсюда выпустить.
— Я люблю его, — признаюсь.
— Я знаю, милая. Думаю, он тоже тебя очень сильно любит.
32.1
Ночь я провожу к квартире матери близнецов.
Почти не сплю, несмотря на то что мне отвели гостевую спальню с огромной удобной кроватью и ортопедическими подушками. Ирина суетилась вечером, пытаясь накормить меня еще и ужином, от которого я вежливо отказалась. Есть совершенно не хотелось. Она дала мне одну из футболок братьев и, пожелав спокойной ночи, ушла к себе. Чуть позже, когда я вышла за водой на кухню, услышала, как из комнаты Ирины доносился приглушенный голос и тихие всхлипы.
Даже если Ирина Гейден старается казаться сильной женщиной, у нее тоже есть свои слабости. В больнице она не проронила ни слезинки. Старалась, держалась. Подбадривала и меня и бледного как полотно Марка. Видимо, пришло ее время выпустить эмоции наружу.
Потревожить ее в тот момент я не решилась. Шагнула назад в комнату и попыталась уснуть, закутавшись в теплое одеяло.
Когда приходит утро и на телефоне наконец загорается цифра восемь, а на кухне в глубине квартиры мамы Гейденов начинает работать кофемашина, я с облегчением встаю.
Уснуть так и не получилось.
На телефон падает напоминание об отправлении поезда через два часа, но я уже знаю, что никуда не поеду.
По крайней мере, сегодня. Москва может подождать меня еще недели две. Нет срочности уезжать. Тем более я обещала Мирону навестить его сегодня. И, конечно, первым делом собираюсь сделать именно это.
— Доброе утро, — произношу, садясь за круглый стол, стоящий посреди столовой.
Я думала, Ирина Гейден только встала, но с удивлением обнаруживаю, что женщина уже при полном макияже, слишком ярком для раннего утра, и в строгом сером брючном костюме. Ее волосы идеально уложены.