Лучший исторический детектив – 2

Сороковик Александр

— А скажи мне, дружище, как не обмишуриться в выборе партнёрши? — спросил женатый Ваня из Красноярска. — Вон тут сколько их, молодых, красивых… всяких. Ты, я вижу, поопытней меня в этом вопросе. А я жёнке своей ни разу не изменял.

— Ну и зря, — ответил Игорь. — Как говорит мой начальник, иногда надо изменять, чтобы понять, что не надо изменять.

— Глубокая мысль! — отозвался Ваня со своей койки. — Не нарваться бы на триппер… А то Нюрка убьёт! У неё кулак, что твоя башка с похмелья.

Лаврищев, вспоминая, не осталось ли в бутылке марочного вина,

неторопливо ответил с видом большого знатока в этом вопросе:

— Все дурные болезни, Ваня, не смертельные.

— А нос провалиться? Как оперу без носа с преступностью бороться?

— То, что не смертельно, излечимо. А потом я баб с дурной болезнью носом чую.

— Как это?

— В прямом смысле.

— Обнюхиваешь, что ли?

— Именно так. Подходишь, говоришь и чуйкой водишь…

— Ага, свежая аль нет.

— Не рыбу на базаре выбираешь. Но что-то в этом роде.

— А чем от дурных баб пахнет?

— Триппером, Ваня. Или более серьёзной болезнью…

Иван протянул:

— Понимаю, Игорь Ильич… Я их не только носом, я их и глазами из тысячи выделю. Я человека, как говорил мой начальник, поощряя меня путёвкой в этот черноморский рай, насквозь, Ваня, вижу.

— Прям насквозь?

— Насквозь, Иван. Не поверишь, мне порой страшно от этого становится. Дар это мой. И проклятие. Потому и холостяцкую до сих пор.

Иван встал во весь свой гигантский рост на своей койке.

— Вот бы мне такой дар! — с восхищением сказал красноярец. — Но я не следователь. Я — опер, меня ноги, как волка, кормят…

— Ноги и остальные члены — очень важны в нашем деле, — сказал Лаврищев.

— Не спорю, важны. Но меня не бандиты, воры и тунеядцы, а только девушки почему-то боятся. И трусы закатал повыше, чтобы на плавки походили, а они только глянут в район машонки — и всё. Полный отлуп. Одна Нюрка радуется…

— С этим, Ваня, нужно что-то делать, — сказал Лаврищев, издеваясь над простодушным Иваном из Красноярска.

— С чем?

— С девушками.

— Да-а-а, — разочарованно протянул Иван. — Что делать-то, ежели я их сам пуще хулиганов боюсь… Тебе легко говорить, ты — счастливый. Фартовый мужик! Тебе вон даже сны сексуальные снятся. А мне уже второй день — огурцы на бабкином огороде.

— А ты, как на работе: если боишься, то начинай хамить. С намёками, так сказать… И чем грубее будут твои прозрачные намёки, тем лучше.

— А за жопу когда брать?

— Когда плод созреет. Тогда, брат, и срывай его безжалостной рукой. Только…

— Что — только?

— Только берегись, Ваня, опасных связей. В прошлом году тут один генерал, герой Советского Союза, между прочим, сифилис на несовершеннолетней подхватил.

Иван спрыгнул на пол с кровати, на цыпочках подошёл к Лаврищеву и спросил свистящим шёпотом:

— Помер?

— Кто?

— Генерал тот?

— Да нет, даже не уволили… А как его уволишь-то, если генерал уже давно на пенсии был?

И оба от души рассмеялись.

На другой день и произошла его первая встреча с прекрасной Марией из Москвы.

В те годы Мария была

действительно хороша. Нет, сказать «хороша», значит, ничего не сказать. Она была — «величественно хороша», как выражался «тупейный художник», местный мастер по вырезанию из бумаги профилей отдыхающих. Её профиль восхищал до неприличного икания предприимчивого, как бы мы сейчас сказали ИП (индивидуального предпринимателя), армянина, выдававшего себя за грека. Лжегрек, почуяв выдающимся носом «свежий ветерок перемен», уволился из садовников санатория МВД и стал зарабатывать свой кусок хлеба сугубо индивидуальной трудовой деятельностью. Этот человек с лицом циркового фокусника, уволенного из трупы за систематическое пьянство, был большим знатоком человеческих душ. В старой соломенной шляпе, побитой молью или скорее мелкой охотничьей дробью (моль, понимал Лаврищев, солому не угрызёт), в фиолетовой рубашке, расшитой некогда золотыми цветами, похожими на подсолнухи, он, по большому счёту, работал местной достопримечательностью. Как некая говорящая недвижимость, этот, то ли грек, то ли армянин, сидел при входе на пляж санатория под грибком, с двухкопеечной школьной тетрадкой «в клеточку» и ножницами «на изготовку» в руках.

— Режешь по живому? — мрачно спросил Лаврищев профильного художника.

— С натуры, товарищ следователь, — уточнил художник, увлечённо работая ножницами.

— Откуда знаешь, кто я?

— Работа такая, — улыбаясь, уклончиво ответил мастер моментального бумажного профиля. — Я ведь на территории санатория наших славных органов работаю, людей, как птиц по полёту, определяю.

— Меня вырежешь?

— Айн момент! Пожалуйста, товарищ следователь. Ваш профиль не уступает профилю Наполеона. Того самого, Бонапарта, чей прах сегодня находится в доме инвалидов, в самом центре города Парижу.

— А ты что, Наполеона вырезал?

— Тренировался. С картинки.

— Сколько?

— Что — сколько?

— Сколько стоит мой наполеоновский профиль? — спросил Лаврищев.

— Это подарок. Он цены не имеет. Потому как от души.

— А что для тебя цену имеет?

— Только красота тела. Красота души — бесценна.

— Да ты философ, художник.

— Я специалист по профилям. Мой профиль — коллекционирование характеров. А отражение ваших характеров — в ваших профилях. Их только нужно уметь читать.

— Научи, художник. Мне, как юристу, пригодится.

— Этому юрфак не научит… Это от природы. Вот такой нос, чисто русский, картошкой — один характер. А вот такой, — он сделал поворот ножницами, — такой, с горбинкой, это, как видишь, совсем другой. Один рубаха-парень, второй — сам себе на уме… Характеры людей — мой профиль.

Этот человек, выдававший себя за грека, и помог Лаврищеву познакомиться с прекрасной незнакомкой Марией, которая отдыхала со своим малолетним сыном Юликом в этом же санатории. Предприимчивый художник, которого Игорь Ильич почему-то окрестил «тупейным» (в поезде он читал рассказы Лескова, и название засело в голове), кивая в сторону со вкусом одетой молодой женщины, сказал: