Лучший исторический детектив
Шрифт:
— Что это вы так интересуетесь? — спросил сборщик. — Эта пани ничего бы у вас не украла.
— А я и не говорю, что украла. Напротив! Я хотела бы ей что-нибудь продать.
— Ну, это вряд ли! — сказал пан Ойербах и рассмеялся. — Её папаша покупает платья только в Варшаве или в Кракове. Ещё они у портних шьются. Да не всё семейство, а опять-таки папаша только. У пана Бердника он костюмы заказывает.
— А у папаши фамилия имеется? Или его так все и зовут — папаша панянки? — съязвила Рузя, ухмыльнувшись.
— Что-то вы пани Рузя не в духе сегодня, — заметил пан Ойербах. — Разумеется, фамилия у них есть, и довольно известная в нашем городе. Странно, что вам она неизвестна.
— Не томите, пан Ойербах! Говорите уже эту таинственную фамилию! — воскликнула Рузя с нетерпением.
— Арештовичи — их фамилия. Слышали?
Пан Ойербах хитро смотрел на Рузю, ожидая, что она удивиться или, ещё лучше, поблагодарит его за такую полезную информацию.
— Ну и что? Подумаешь, член магистрата. Подумаешь, благородных кровей…
— А панянка эта — его дочка Ядвига. Единственная наследница. Брат её с отцом в ссоре, от семьи отделился, военным хирургом служит, а она же младшая и любимая дочка у родителей, — с упоением продолжал пан Ойербах, не обращая внимания на Рузины восклицания. Любил он показать, что в курсе семейных дел членов магистрата. А всё от чего? От того, что садовником подрабатывал и многим состоятельным людям города в палисадниках розы выращивал, да кусты стриг.
Рузя дальше уже не слушала. Вечером того же дня она разыскала Веню, который должен был у Пасечника оставаться, чтобы ночью идти на дело.
Она сидела перед Веней и молчаливым Пасечником в покосившемся домишке, что на хуторе, и жарко объясняла, что ей крайне необходима эта гранатовая брошка.
— Рузя, зачем тебе эта цацка? Мало их у тебя, что ли? — спросил Веня, недовольно кривясь от необходимости рискового грабежа.
— Нужна она мне! Стоит пред глазами, зараза. Все мысли о ней, — Рузя сложила руки как в молитве и страстно посмотрела на жениха.
— А не жалко тебе эту Ядвигу? Как там её фамилия. Или папашу её? Не жалко? — смеясь, спросил Пасечник и закурил самокрутку.
— А меня кто жалел?! Вы скажите, кто меня жалел когда? Да я для них вошь! Холопка! — кричала Рузя и размазывала по лицу невидимые слёзы. — Хватит с неё, с Ядвиги этой, нажилась. Как сыр в масле каталась. Была бы умная, не носила бы такого на люди.
— А ты куда сможешь нацепить побрякушку эту? — ухмыльнулся Пасечник.
— Не твоё дело, — отрезала Рузя. В углу на кровати что-то закопошилось и жалостливо заплакало. — Кто эта там у тебя?!
— Дочка, — ответил Пасечник. — Не переживай, мала она ещё, не понимает ничего.
Рузя взяла свечку и подошла к кровати. Оттуда на неё смотрела заспанная девочка и сонно жмурилась на свет.
Ядвига Арештович через три месяца умерла от неизвестной болезни. Доктор Зеленский сообщил благородному семейству, что это что-то инфекционное и почти месяц лечил панянку дорогими настойками и мазями. Папаша за лечение дочери выложил немалую сумму, а когда понял, что Зеленский помочь не может, решил отвезти дочку в Вену, к именитому профессору. Перед отъездом сообщил доктору о своём решении.
Наутро Ядвиги не стало, а на туалетном столике осталась лежать записка с просьбой похоронить её в гранатовом гарнитуре. Потому у Рузи вскоре оказалась не одна лишь брошка, но и перстенёк с серьгами. Конечно же, о том, чтобы носить фамильную ценность Арештовичей в Жолкеве или даже во Львове и речи быть не могло, поэтому Рузя прятала драгоценности на дне шкатулки, завернув в белую шёлковую косынку, что Веня забрал у покойницы вместе с гарнитуром.
Воспоминания отхлынули так же внезапно, как и пришли. Сейчас она бережно спрятала брошку в косынку, завязала в узелок и засунула на самое дно чемодана. Прочие украшения хотя и не так волновали её девичье воображение, но находили своё место в подкладке чемодана.
Рузя глянула на часы и заторопилась. Ещё почти ничего не собрано, а нужно предупредить соседку, что она уезжает. Она вышла в парадное и постучала в соседскую дверь. Где-то в глубине квартиры послышалось шарканье по полу и сухой кашель.
— Кто там? — спросил неприятный старушечий голос.
— Пани Регина, это я! — крикнула Рузя почти в замочную скважину.
— Кто я?
— Рузя!
— Ефрозынья, зачем вы так орёте? Я же не глухая! — Дверь открылась и на пороге возникла дама преклонного возраста в шёлковом халате с большими красными цветами по подолу. Дама держала подбородок высоко поднятым, на пергидрольных волосах красовалась «холодная волна». — Добрый день.
— Здрасте! — кивнула Рузя. — Я вот попросить вас хотела… — замялась Рузя. Она всегда, когда видела пани Регину, впадала в ступор и начинала нервничать.
— Ну, проси, дитя моё, — позволила дама.
— Вы не могли бы присмотреть за моей квартирой, пока я буду в отъезде?
— За твоей квартирой? — скептически уточнила пани Регина. — Деточка, в этой квартире сорок лет жили Бжежинские.
— Но теперь здесь живу я и вполне на законных основаниях, — резко ответила Рузя, считая, что толку теперь не будет и квартиру она просто так закроет и уедет.
— Вот зря вы так. Я же не отказываюсь присмотреть. Вы даже можете мне ключи оставить, если нужно поливать цветы, — пожала полными плечами пани Регина.
Рузя подумала, что фикус, который она из лавки перетащила домой, у неё единственный цветок, но если завянет, будет жалко.
— Есть цветок. Один. Поливать его надо раз в неделю. Ключи я занесу рано утром.
Пани Регина вежливо попрощалась и захлопнула дверь. Она посчитала, что разговор окончен.
За окном быстро темнело и откуда-то пахло грозой. Об оконное стекло бил ветками каштан. Рузе казалось, что каштан желает счастливого пути и прощается. Она заварила чай, окинула взглядом сложенные в чемодане вещи и присела за стол.