Лучший исторический детектив
Шрифт:
— Работает. Но в горах люди гораздо спокойнее реагируют на новости.
Через час Гольдман отдал пани Анне плату за последние три дня и сидел в авто, ожидая жену.
Рузя оказалась не дура и сыграла как надо: она надела одно из новых платьев, тех, что купил ей в Кракове Гольдман, заплела волосы в две косы, приколола шпильками и теперь не спеша спускалась по лестнице.
— Пани Анна, мы вам так благодарны за всё. Спасибо! — пела соловьём Рузя. — Надолго мы вас не оставим. К зиме снова ждите в гости. Збигнев решил вернуться и покататься на лыжах.
— Милости прошу, Пани Шиманская, — сдержанно кивала хозяйка.
Пани Анна вручила на прощание кусок пирога, расцеловала Рузю и прослезилась, пока та усаживалась в автомобиль.
Гольдман и Рузя молча переглянулись, махнули рукой пани Анне и «Horch» медленно выкатился на дорогу.
— Разве пани Анна не знает, что началась война? — спросила Рузя.
— Может и знает, — пожал плечами Гольдман. — Пока платят деньги — войны для неё нет.
Чехословакия, захваченная немцами, разительно отличалась от тихого курортного городка. Остановок практически не делали, только в придорожных закусочных. Наскоро перекусывали, просили налить кофе в старый, пузатый термос, покупали хлеб, колбасу и сразу отправлялись в дорогу.
Один раз Гольдман свернул в лес, и они спали там почти полдня, не закрывая верха авто. Но пошёл холодный осенний дождь и разбудил, мокро шлёпая по лицу. На вторые сутки подъехали к Братиславе.
— Нужно найти улицу Копчьянскую, которая переходит в улицу Прессбургерштрассе соседней австрийской деревни Китзее, — сказал Гольдман, растерянно тыча пальцем в карту. Он устало улыбнулся Рузе, наклонился поцеловать. — Кофе выпьем в Вене.
— Я прошу тебя, давай где-нибудь остановимся, — взмолилась Рузя.
— Мы не можем себе этого позволить, — нахмурился Гольдман. — Я обещаю тебе, через час мы выпьем кофе и съедим по куску пирога. — Рузя хотела искупаться и съесть горячего супа, но она молча смотрела на мужа, который тоже очень устал, и молча со всем соглашалась. — Представляешь, ещё недавно из Братиславы в Вену можно было доехать на городском трамвае!
— Едем, милый, — улыбнулась Рузя. — Черт с ними, с их трамваями. Я так устала.
Война ворвалась стремительно, пронеслась через улицы, прогремела в пригороде и так же внезапно затихла. И без того сонный провинциальный город замер в ожидании, боясь петь, громко говорить и далеко уходить от дома.
Польшу поделили. Жолкев неожиданно стал советским. Десять дней летали пули и звучали взрывы, а в один день неожиданно всё стихло. Договор между Германией и Советским Союзом разделил Польшу и узаконил новые границы.
— Марта, рассказывай, что там происходит? — спросила Зеленская, выглядывая на балконе из-за занавесок. — Стрельбы не слышно… Неужели это всё?
— Пани Роза, чтобы разузнать, нужно пойти на рынок, а это всё ещё опасно, — ответила экономка, стоя за креслом Зеленской. — И…
— Чтобы разузнать, нужно найти кого-то из Управы, — прервала Зеленская и раздвинула занавески ещё больше, словно её совсем не пугали редкие выстрелы. — Как хочется кушать… Марта, у нас скоро совсем ничего не останется. Попробуй раздобыть каких-то продуктов, если нужно, то поменяем на что-нибудь. Надо было сразу прислугу распустить — они стащили из еды всё, что видели.
— Я попробую… Осторожнее, пани Роза, они сейчас стреляют во всё подозрительное! Хоть в собаку, хоть в человека — им без разницы в кого, — забеспокоилась Марта, задёргивая занавеску. — Если бы найти Мрозовского, он мог бы лучше всех объяснить. Всё-таки они были немного дружны с паном Виктором.
Зеленская настойчиво убрала занавеску и молча выкатила кресло на балкон.
— Я в своём доме, Марта! Могу я смотреть на улицу?! Мне…не…
Зеленская вдруг захлебнулась словами, захрипела и стала заваливаться набок. Марта отпрянула, потом быстро присела рядом и попыталась закрыть окно.
— Пани Роза, — шептала она. — Пани Роза!..
Зеленская молчала. Она кренилась набок, как старая ржавая баржа. Глаза её смотрели несколько удивлённо и даже по-детски, рот искривило, лицо мгновенно побледнело, его теперь поразительно оттеняли светлые волосы. Смертельная бледность сделала Зеленскую схожей на актёра японского театра кабуки.
Марта оттащила кресло от балкона, развернула и увидела дырку в голове Зеленской. В аккурат возле правого виска в тёмном крошеве слиплись волосы, от уголка рта сбежала капля крови и застыла под подбородком.
«Надо бежать. Когда власть меняется так часто, то спокойной жизни не жди. Арештович-то злотые впихнул, не глядя. Нету у человека совести! Знал же, собака, что скоро за них и спичек нельзя будет купить! Эти, в Магистратуре, вообще больше всех знают, потому и сбежали кто куда. Крысы…Не успел. Такой дурак, всё тянул, тянул с отъездом. Эх, мама… Ну дался тебе твой Лёва! Если б дожил, то первый бы дал дёру, а ты за покойника держишься!» — думал Мрозовский, проходя с равнодушным видом мимо Управы. Так словно бы и не знал, что это за здание и никогда там не бывал раньше.
Он достал из шкафа старое отцовское пальто, битое молью и потёртое под рукавами, отпустил щетину и перестал чистить ботинки. Визитки свои сжёг в печке, опасаясь, что их случайно найдут. В том, что к нему скоро заявятся, он не сомневался, ибо сам бы так и поступил. Более всего боялся, что новая власть примет его за врага и надумает казнить в общем потоке. Мрозовский третий день подряд уговаривал маму уехать в Румынию, а оттуда ещё дальше — в Канаду.
Мама плакала и отказывалась ехать.
— Ну, зачем тебе этот город вместе с кладбищем? Мама! Уедем туда, где нет войны и всегда есть что покушать, — умолял Эдвард.
— Мой Лёва скоро вернётся, — плакала старушка, глядя под ноги, и тут же переспрашивала: — А скоро будем кушать?
— Не знаю, мама. Осталось немного курицы. Пани Сима от нас ушла, уехала на хутор к родне. Ей нечем было платить — злотые никому не нужны, а новых денег взять негде. Видишь, мама, человек понимает, что здесь нечего кушать. Даже на рынке сейчас нечего купить! — Эдвард иногда срывался на визг. Он был почти в истерике, но маму нельзя было взять за руку и отвести на вокзал, плачущая старушка обязательно привлечёт ненужное внимание.