Лучший из лучших
Шрифт:
Тем не менее, с натугой упираясь в ярмо и почти касаясь носом поверхности воды, животные тащили нагруженный фургон, который подпрыгивал и раскачивался. У крутого противоположного берега задние колеса застряли, и фургон опасно накренился. Тогда-то Исази и проявил свое мастерство погонщика. Он направил упряжку к берегу по дуге, давая волам возможность разогнаться, затем окликнул передних волов и с треском распорол воздух тридцатифутовым бичом. Животные рванулись вперед, выдернули застрявшие колеса и рысью вынесли фургон из реки. Исази пустился в пляс, воспевая достоинства своих любимцев, и даже Умфаан улыбнулся.
Ральф приказал остановиться на ночлег пораньше. Под высокими деревьями росла густая трава, рядом сколько угодно воды, а до следующей остановки, миссии дедушки Моффата, сто двадцать миль тяжелого безводного пути.
– Вот видишь, Маленький Ястреб, – Исази никак не мог успокоиться, восхищенный достижениями упряжки, – видишь, какие они умные! Волы выбирают участок хорошей травы и съедают ее целиком, а не бродят туда-сюда, тратя время и силы, как делают всякие глупые твари. Скоро они примутся жевать жвачку и к утру будут полны сил. Каждый вол – настоящий принц среди волов!
– С завтрашнего дня идти будем по ночам, – приказал Ральф.
Улыбка сползла с лица Исази, сменившись строгим выражением.
– Я и сам уже так решил, – жестко сказал он. – Откуда ты знаешь о ночных переходах, Маленький Ястреб? Это уловка мудрецов.
– Тогда я тоже к ним отношусь, – торжественно заявил Ральф и ушел из лагеря, чтобы полюбоваться закатом.
Берега реки Вааль покрывали ямы и холмики: когда-то здесь работали старатели, а теперь все заброшено и заросло травой. Массовое захоронение несбывшихся надежд, вот что здесь такое. При виде этого запустения радость первого дня пути испарилась.
Впервые в жизни Ральф был свободным человеком и мог делать все, что вздумается. Шагая рядом с собственным фургоном, он мечтал о богатстве: его фургоны – пятьдесят, нет, целых сто фургонов! – повезут грузы через весь континент, возвращаясь на юг с золотыми слитками и слоновой костью. Он представлял себе огромные пространства, стада слонов, домашний скот – богатства севера манили его, наполняя уши сладким зовом сирен. Спуск на землю оказался весьма болезненным: перед Ральфом лежал заброшенный прииск, где другие напрасно пытались поставить себе на службу этот гигантский спящий континент.
Внезапно Ральф почувствовал себя очень маленьким и одиноким. Ему стало страшно. Подумав об отце, он вспомнил его прощальные слова и еще больше расстроился.
«Убирайся и будь проклят!»
Не такого расставания он хотел. Всю жизнь Зуга Баллантайн был для сына примером, недостижимым идеалом в мыслях и поступках. Как ни тяготило возложенное на него отцом бремя долга, как ни злился Ральф на невозможность принимать собственные решения, вынужденный подчиняться приказам, предписывающим каждое действие, теперь ему казалось, будто огромную часть души внезапно отрезали.
Прежде Ральф не думал о том, что потерял отца, не позволял жестоким прощальным словам врезаться слишком глубоко в сердце. Теперь грязная, медленно текущая река отделила его от прошлого. Вернуться невозможно – ни сейчас, ни потом. Он потерял отца, брата и Яна Черута. Он остался один. Горькие слезы обожгли веки. Перед глазами все поплыло, и почудилось, что на той стороне широкой реки появился всадник. Он небрежно сидел в седле, положив руку на пояс. Посадку головы невозможно было спутать ни с кем.
Ральф медленно поднялся, не веря своим глазам, и вдруг скатился по крутому склону и, по пояс в воде, перешел реку вброд.
Зуга спрыгнул с Тома и побежал навстречу выходящему на берег Ральфу. Отец и сын остановились, пристально вглядываясь друг в друга. Последний раз они обнялись в ночь похорон Алетты и теперь, хотя в глазах обоих светилось желание раскрыть объятия, не могли на это решиться.
– Я не хочу, чтобы наше расставание омрачилось ссорой, – сказал Зуга.
У Ральфа перехватило горло.
– Тебе пора пойти своим путем, – кивнул Зуга. – Давно пора. Ты словно орленок, который перерос гнездо. Ральф, я чувствовал это, но не хотел признавать, потому и говорил с тобой так жестоко.
Зуга взял поводья, и Том ласково ткнулся мордой в хозяина. Тот погладил шелковистую щеку коня.
– На прощание я хочу сделать тебе два подарка. – Зуга вложил поводья в руку Ральфа: – Вот один, – сказал он ровным голосом, но тени в глубине глаз выдали, как нелегко ему далось такое решение. – Второй подарок в седельной сумке. Это моя записная книжка. Почитай на досуге – может, что-то заинтересует, а то и пригодится.
Ральф все еще не мог вымолвить ни слова. Он неуклюже держал поводья, стараясь проглотить выступившие на глазах слезы.
– Есть еще один маленький подарок, только он ничего не стоит. Это всего лишь мое благословение.
– Большего мне и не нужно, – прошептал Ральф.
До реки Шаши, за которой начинаются владения матабеле, было шестьсот миль пути.
На закате Исази запрягал упряжку, и они шли по ночной прохладе. Когда луна садилась и наступала непроглядная темнота, Умфаан бросал поводья на шею Голландца – громадный бык прижимал нос к земле и не сходил с дороги, точно идущая по следу ищейка, пока в небе не загорались первые лучи рассвета – время делать привал.
В хорошую ночь удавалось пройти пятнадцать миль, а если приходилось идти по песку, то всего пять.
Днем быки паслись или жевали жвачку в тени деревьев, Ральф верхом на Томе ехал на охоту, а Базо бежал рядом. На берегах реки Зуга, тех самых, где родился отец Ральфа, паслись буйволы – огромное стадо в двести голов. Вожаки полысели от старости, их спины покрывала грязь от валяния в лужах. Размах черных блестящих рогов превосходил размах рук взрослого мужчины, кончики поднимались симметричными дугами, образуя полумесяц; широкие лбы покрывал крепкий костный нарост.