Лучший из миров
Шрифт:
Оборотень, одно слово!
Она ухитрилась поймать его скользящий воровской взгляд, улыбнулась открыто.
– Искры! Смотри, пляшут!
И потухла, как очнулась.
– Подойди, – строго приказал он, чувствуя себя дураком-тираном и плавно от этого закипая. – Еще раз спрашиваю: откуда ты пришла и зачем?
В ответ – лишь пожатие плечами и короткая вымученная улыбка.
– Сядь!
Она послушно опустилась на стул, сложила ладошки между коленей. Дан тяжело, неотрывно взирал на нее, давя взглядом, и облик оборотня поплыл, будто размягченный пластилин в сильных пальцах, сохраняя узнаваемость черт и все-таки неуловимо меняясь. Волнистая грива потемнела, опала, углы глаз и рта скользнули вниз, как у маски Пьеро, сломались домиком брови, а кожа на висках истончилась в лепесток и запульсировала
Жалкая, потерянная. Не бывает таких оборотней. Все шло как-то не так. Его такому не учили, и вообще, он ловчий, его дело – защита порядка, а не дрессировка запуганных зверьков.
В незапамятные времена, когда Орден создавался, ловчие сражались с настоящей нечистью, но эти битвы давно отгремели. Все исчадия ада давным-давно истреблены или изгнаны, поросли травой забвения и последующие века приграничных конфликтов, когда в Лучший из миров еще нет-нет, но пробирались иногда демоны Мира Тьмы. С тех пор порядку и равновесию угрожали лишь собственные отщепенцы, тоскующие по могуществу повелителей далекого прошлого. Такие в мире всеобщей, пусть и обузданной, магии не переводились никогда, вот и переворачивались страницы пудовых фолиантов, шли в ход выисканные древние заклятия, кропотливо восстанавливались давно забытые запретные техники. И когда свежевылупившийся сверхмаг выходил в мир, поигрывая обретенным могуществом, ловчие брали след.
Нечисть? Хотелось бы встретиться, шутили мальчишки-новички. Мастера не были расположены к легкомыслию, проблем и опасностей хватало и с доморощенными повелителями вселенной. Поклон героическим предкам, избавили нас от напасти со стороны, и хорошо. Иногда члены Ордена совершали вылазки во Второй мир, мир непроявленной магии, если приходилось преследовать зарвавшегося отщепенца, но до Третьего не мог или не рисковал добраться ни один, даже самый отчаянный нарушитель. Поговаривали, будто находились изредка смельчаки – или безумцы, или то и другое сразу – и будто существовали даже какие-то тропы, но всякий образованный человек предпочитал твердо знать, что все это не более чем пустые россказни. Для выхода во Второй мир присяжный маг открывал Проход, который вскоре закрывался заклятием или зарастал сам, о деталях непосвященным оставалось только гадать. Дело это исключительной сложности, и при Ордене состояли маги столь же исключительной силы и выучки. Учитель, кстати, мог возглавить эту службу, но, как обычно, предпочел полную независимость. Никому из ловчих такое не по силам. Что касается Мира Тьмы, пробиться туда не сумел бы ни один, даже самый мощный маг современности, ни даже все они объединенными усилиями.
Могли ли демоны открывать такие проходы? Или, может, знали тропы или умели находить их инстинктом хищников? Глубоко задавленный страх прорывался тихим шепотом детских страшилок и мрачных деревенских легенд. Но опыт многих поколений убеждал – спи спокойно, Лучший из миров, ты надежно защищен!
Дан отлично знал «родную» магию, понимал ее, чувствовал кожей. Здесь – все чужое. Он не сомневался: ни с чем подобным ни ему, ни его современникам вживую сталкиваться не приходилось. В их мире случались ублюдки-перевертыши, находились и помешанные маги из посвященных, которым удавалось в той или иной мере овладеть этим варварским искусством. Дан знал об этом не понаслышке, ему лично случалось ловить и тех, и других, и всегда, неизменно и непреложно, он понимал, как это работает, хотя и не владел конкретной методикой. Магия Тейю была не просто сильнее – она была другая, принципиально другая, как рыба в сравнении с птицей. Казалось, Тейю не воздействует на объект магических манипуляций со стороны, запуская процесс трансформации и осторожно управляя им, а свободно и естественно дышит магией, живет и меняется вместе с миром, и он откликается, как собственная ее часть, рука или нога. Если рассудить, это было попросту страшно. Черт знает что она могла натворить с такой системой, причем ее возможности ему совершенно неизвестны! А просто так, не рассуждая: это было чудно и захватывающе, как полет вниз головой в воду, когда тебе двенадцать, летнее солнце плавит камни обрыва, а внизу гостеприимно раскинулась прохладная бездна озера.
Он высыпал в две разномастные посудины по пакетику черного кофе, залил кипятком. Поинтересовался больше из вежливости:
– Кофе? – и сунул дымящуюся кружку в лицо пленнице.
Она чуть отпрянула, осторожно втянула пар трепещущими звериными ноздрями, неодобрительно передернулась. Точь-в-точь кошка, которой вместо любимого корма суют под нос какую-то подпорченную гадость. Следовало ожидать! Кофе – продукт исключительно здешнего мира, с которым оборотни, если верить науке, не контактируют.
– Пей, не бойся, – буркнул Дан.
Ничего, пусть привыкает, не маленькая. Он знать не знает, что она ест и пьет на своей забытой всеми богами родине. И, кстати, совершенно не желает выяснять! Так что будет лопать, что дают, и спасибо скажет, и миску вылижет, и вообще…
Он бы и дальше взвинчивал себя, но Тейю внезапно вырвала у него кружку, и раздалось такое хлюпанье, словно целый выводок кутят принялся дружно лакать молоко. Дан опомнился, глянул – и обалдел. И правда, молоко! Или что-то очень на него похожее, белое и явно не слишком горячее – демоница жадно заглатывала напиток, пофыркивая и отдуваясь, и во всем ее облике читалось блаженство. Ошалевший Дан отобрал кружку, понюхал с подозрением. Она поощрительно улыбнулась: пей, мол, смелее! Осмелился лизнуть. Правда, молоко. Теплое, жирное, сладковатое. Парное.
– Вкусно, – с чувством заявила пленница и облизнула губы, а потом и щеки удлинившимся языком. Облик снова мигнул, пропуская звериные черты через пленочку человечьих.
– Не чавкай, – рявкнул Дан, отмирая. – И вообще, веди себя по-людски.
У Тейю вмиг вытянулось лицо, слиняло выражение щенячьего восторга, и исчадие ада бурно разрыдалось.
Дан неловко засуетился вокруг девчонки, бормоча что-то утешительное, схватил ее за хрупкие запястья, с силой отвел ладони от лица – уже вполне нормального, девичьего, без всякого кошачьего подтекста, только с распухшим носом и багровыми щеками. Она медленно, трудно успокаивалась, всхлипывая и вытирая нос всей рукой, и он тяжело вздохнул, окинув мысленным взором открывающийся перед ним педагогический простор. Тейю наконец угомонилась и нахохлилась на своей табуретке, всклокоченная и пристыженная.
– Ладно, научишься, – примирительно буркнул ловчий. – Пойми, здесь свои порядки.
– Плохие порядки, – отчеканила она и высморкалась в подол футболки. – Вещи совсем не слушаются.
– А кофе?
Она протяжно выдохнула и чуть просветлела.
– Кофе послушалось.
– Послушался, – машинально поправил Дан, делая большой глоток из собственной чашки.
С ее содержимым все было в порядке: обычный, средней гнусности растворимый кофе.
– Сумку принеси, – бросил он пленнице. – Нечего рассиживаться, не королева! Жрать хочется. Приготовлю что смогу, не обессудь. Без магии.
Варка сосисок заняла считаные минуты. Этого времени Тейю хватило, чтобы прогуляться на экскурсию в туалет (шум, визг, плеск) и набить синяк на лбу о стеклянную дверь кухни. На сей раз она сдержалась, не расплакалась, хотя явно испугалась и пала духом.
– У вас там что, принято сквозь двери проходить? – прикрикнул Дан, чтобы не раскисала.
– Здесь все чужое. – Ее голос звучал безжизненно, глаза слепо уставились в одну точку. – И словно полумертвое. Не вижу, не чувствую… Этот мир – он как умишко в огромном теле какого-то бессмысленного существа. Тело жирное, мощное, неповоротливое. А рассудок… То ли есть, то ли нет его, то ли дремлет где-то глубоко, под горой мяса. Зовешь, кричишь – вроде откликается что-то. Но чаще – нет. Знаешь, как трудно иногда добудиться спящего? Двинется на зов, ответит даже, но это только видимость, только сон. И чем дольше он длится, тем страшнее бодрствующим! Человек уходит, ускользает, то ли есть, то ли нет его уже, и твой зов вязнет, глохнет, теряет смысл…
– Почему? – перебил Дан.
– Глотатель, – пояснила она так, словно речь шла о чем-то самоочевидном.
Предупреждая новый приступ ее отчаяния, Дан раскидал по тарелкам сосиски, вскрыл банку горошка. Пододвинул тарелку к пленнице:
– Ешь!
Девчонка беспокойно заерзала, и Дан, сообразив, в чем дело, добавил уже мягче:
– Это сосиска. Это вилка. Берешь вот так. Накалываешь. Видишь, довольно удобно, если приноровиться.
Дан не успел опомниться, как ее тарелка опустела.