Лучший из миров
Шрифт:
– Понимаешь, все сходится. Ты же меня знаешь, не люблю я совпадения. – продолжил втолковывать Мирон.
Войко неспешно кивнул.
– Знаю. И нюх твой знаменитый знаю. Ага. Лады. Да мы уж и пришли почти. Кстати, он ведь не один в то утро был.
– Как не один? – вскинулся Мирон.
– Ага. Так, с приятелем. Вместе бутылки собирали, такой же пропойца.
– И что, тоже излечился?
– Не-а… В ноги мне кинулся, проходу не давал, все требовал на пятнадцать суток забрать. Да вон он, видишь? Опять на помойке копошится.
Мирон прищурился. Возле мусорных баков действительно шевелилось небольшое медленное существо. Друзья неторопливо приблизились, демонстрируя дружелюбие. Оборванец настороженно следил за ними. Вины никакой он за собой не знал, но власть есть власть – черт разберет, что ей от смирного человека понадобиться может. Приметить-то он их давно приметил, мог бы втихую слинять, да только плохо ему с утра
– Здорово, господин начальник. Зачем пожаловали?
– Не боись, Славомир, не обидим.
Алкаш независимо вздернул голову.
– А я и не боюсь! Славомиром не зови, не знаю такого. Крючок я. Это у чистеньких, у богатеньких имена-хвамилии, а у нас-то, у бедного люда…
– Ладно, хорош куражиться, – незло прикрикнул Войко.
Разведка окончилась. Все трое примолкли, собираясь с силами и исподволь разглядывая друг друга. Крючок сильно вонял – не помойкой, как-то по-своему, по-человечьи, но тоже отвратительно.
– А это, стал быть, дружок ваш? Тоже из начальников? Чтой-то не встречал до сих пор его…
Мирон сунулся вперед:
– Я не с земли, из присутствия…
Войко отчетливо скрежетнул зубами от досады, а помоечник отшатнулся.
– Какие-такие дела до меня у сыскарей? Не видел ничего, вот вам крест, не знаю, не ведаю… – зачастил он.
Все, приехали. Мирон клял себя последними словами. А ну как закроется свидетель, захлопнется в своей зловонной раковине, и не выманишь его оттуда! Он с надеждой взглянул на Войко – снизу вверх, как детсадовец на школьника. И тот не подвел. Неторопливо, без нажима, принялся урезонивать алкаша, мерный рокот голоса убаюкивал, как морской прибой. И ясно было, что терпения у Войко не меньше, чем у тех волн, и рокотать так он может хоть до завтра.
А шланги-то горят! И Крючок сдался.
– Ладно, пущай спрашивает.
Мирон снова выбрался на первый план.
– Я девушку одну ищу.
– Потеряшку, что ли?
– Нет, свидетельницу. Я думаю, вы ее тогда видели, с другом вашим… твоим.
Алкаша передернуло.
– С Ошпаренным-то? Какой он мне друг, с-сука… Ты, говорит, прости меня, говорит, Славомир, но я в завязке в полной. Морду моет. Барахло свое постирал. Работать пошел, грузчиком. И тебе, говорит, Славомир, пора задуматься, говорит, о жизни, – проскрипел Крючок противным сектантским голосом. – Тьфу! Да только никакая она не девка.
– Не девка? А кто?
Алкаш нервно огляделся, выдержал паузу.
– Это уж вам, сыскарям, виднее…
– А ну-ка, – рыкнул Войко.
– Тигра, вот кто.
Войко удрученно глянул на друга – вот, мол, предупреждал я тебя, смотри сам, какую твой свидетель ахинею несет. Мирон предостерегающе качнул головой – не вмешивайся! – и подобрался.
– Рыжая такая, тигра-то?
– Так ты, начальник, что, веришь, что ли, мне? – растерялся Крючок. – Или, того, тоже видал?
Мирон устало кивнул.
– Не видел. Но верю.
– Ты того, начальник, – горячо зашептал бомж, подавшись вперед и обдав Мирона волной зловония. – Ты не ищи ее. Ну ее совсем, девку эту рыжую. Это ж я так только сказал, для ясности, что тигра. Что я, тигров не видал, что ли?
– А кто ж она? – встрял Войко.
Алкаш глянул на него веско, как на непосвященного.
– Демон, вот кто. Да я уж тебе тогда еще говорил, начальник, только ты не слушал.
Вырвавшись в зону доступа, толстая торговка не видела и не слышала уже ничего, даже сестриного голоса в трубке. Новость распирала ее, как перепревшее тесто бадью. И ведь она была пожалуй что единственная свидетельница. Голосом ее бог не обделил, хоть на сцене играй, и повествование о бабочках-цветах, расцвеченное некоторыми неожиданными подробностями, не услышал бы только ленивый или вовсе уж глухой прохожий. Остановившийся на корректном удалении молодой человек самого заурядного вида не был ни ленивым, ни глухим. И что заставило его вдруг ни с того ни с сего свернуть с дороги к подвальчику старьевщицы, закурить и с явным отвращением медленно, очень медленно вытягивать уже вторую подряд сигарету, было не вполне понятно. Делать небось нечего, вот и торчит, непременно подумала бы сама хозяйка предприятия, если бы не ухнула с головой в свою утреннюю эпопею. А так, понятное дело, ей было не до случайных бездельников. Досказав, она от души попрепиралась, а под конец и крепко повздорила с дурой-сестрой. Та никак не желала верить и все выдвигала оскорбительные версии вроде скверного утреннего самочувствия очевидицы. Плюнув, лишь отчасти ублаготворенная свидетельница чуда побрела вниз на свой пост. С облегчением отшвырнув измусоленную сигаретку, слушатель выждал пару минут, убедился в отсутствии прохожих, шагнул на лестницу в подвал и аккуратно, без скрипа, притворил за собой железную решетчатую дверь, перевернув висящую на ней табличку «Открыто» другой надписью, «Перерыв».
Возникнув на пороге магазина, тот же самый прохожий, наверху едва ли замеченный, немедленно удостоился самого пристального внимания торговки. Здесь это был не случайный бездельник, а покупатель, причем покупатель, явившийся уже после того, как она выкричала в телефон переполнявшую ее сенсацию. Поверхностный осмотр в целом удовлетворял. Приличный, не из приезжих, одет не хуже и не лучше прочих – в общем, вполне ее клиент. Смотрит только странно, как будто ждет от нее чего-то, рефлекторно отметил наметанный взгляд хозяйки. Но она до сих пор еще клокотала после перепалки с наглой Томкой, и шепоток интуиции так и остался неуслышанным. Она даже обрадовалась вошедшему – какой-никакой собеседник, хоть и мужик, а за перебором пиджаков-сорочек так славно можно поболтать, ежели есть о чем. В общем, задай пришелец какой-нибудь обычный вопрос – скажем, что найдется для мужчин или когда завезут свитера, – она бы, слово за слово, сама выложила ему все утреннее происшествие, знай только слушай да поддакивай. Но он отколол странную штуку: прошагал прямо к ее столу, сгреб связку ключей (она брала их с собой, выбираясь наверх позвонить) и, не дав ей опомниться, запер входную дверь. Он двигался неторопливо, как человек, абсолютно уверенный в своей безнаказанности, и хранил полное молчание. И это было очень страшно. Пусть бы сказал, что ему надо, потребовал чего-нибудь. Она бы знала тогда, что надо сделать, чтобы снова задвигалось время, зашуршали секунды, влился в легкие воздух, открылась дверь. Она могла бы делать что-нибудь – откупаться, договариваться, просить… Но в этой его размеренности, в равнодушном молчании было так мало человеческого, что казалось, она медленно вязнет в кошмаре, где царит слепая обезличенная сила. Он спокойно повернулся к ней спиной. Он не сразу смог подобрать ключ и даже не повернул головы, пока возился с замком, уверенный, что она не рыпнется. Он был прав. Обычно бойкая, решительная торговка – а теперь просто немолодая тучная женщина, беспомощно обвисшая на стуле – лишь покорно наблюдала, как зачарованная.
Когда он поворачивался к ней от двери, она почти готова была увидеть воплощение кошмарного сна, звериную пасть, оскал сумасшедшего – что угодно, только не простое, вполне даже симпатичное молодое лицо. Оно наплыло на нее (это он подошел к столу, запоздало откликнулся рассудок), треснуло расщелиной рта и тихо, обыденно произнесло:
– Ты знаешь, где они прячутся. Говори.
Значит, все-таки псих, вскричало все внутри. Она понятия не имела, о чем он говорит, кто такие эти «они» и почему она должна знать, где их искать. Он был псих, обычный псих, не больше и не меньше, и это давало шанс побороться. На нее больше не веяло смрадом преисподней, словно чья-то милосердная рука шмякнула крышку на бачок с отбросами. Разом вернулась обычная безоглядная решительность. И не парализованная ужасом, а просто перепуганная тетка, очнувшись, вскочила внезапно, как борец сумо, всем своим немалым весом опрокидывая стол на агрессора. Выиграв секунду-другую, она успела добежать до подсобки, благо магазинчик совсем невелик. Заскочила в крохотную комнатенку, забитую коробками под самый потолок, сунула руку в карман – и взвыла в отчаянии. Ключи! Ключи-то остались торчать в двери! А тут ни засова, ничего, и подпереть нечем – дверь открывается наружу. Схватилась за ручку, вросла ногами в пол… Он снова молчал. И не спешил. Она не различала шагов – так грохотала в ушах кровь. И едва успела откинуться назад, когда резкий рывок едва не выдрал скользкую от пота скобу у нее из рук. Она совсем не могла кричать. Какое там, кричать, даже хрипеть! Язык будто распух и законопатил глотку, не вздохнуть. Да и без толку здесь кричать – подвал ведь, не услышит никто. Дальнейшее напоминало жестокую пародию на детскую игру в перетягивание каната. Сильный молодой мужчина и дошедшая до последней грани отчаяния женщина яростно дергали и тянули дверь. Он напирал, отвоевывая сантиметры, и жертва зажмурилась, чтобы не видеть, как неудержимо расширяется ниточка просвета. И вдруг ее отбросило спиной в картонки с тряпьем, лавиной обрушившиеся на нее. Пальцы продолжали стискивать хлипкую скобу, вывороченную с мясом из двери. Оглушенная, полуослепшая, барахтающаяся в рухляди, она ничего не могла сделать. Темный силуэт, казавшийся огромным, придвинулся вплотную.
И исчез.
Миг передышки, полный мучительной надежды. Слишком краткий миг! Проморгавшись, несчастная женщина вновь увидела нападающего – только почему-то не внутри, а перед подсобкой, за дверью. Он встряхнулся, как пес, и без промедления ринулся обратно в дверной проем. Тут ее, должно быть, снова парализовало. Полулежа в груде барахла, не пытаясь встать или защищаться, она следила распахнутыми настежь остановившимися глазами, как он входит, чтобы мучить и убить ее. Входит – и тут же, без перехода, оказывается на исходной позиции.