Луиза Вернье
Шрифт:
— В таком случае вам надо немедленно бежать, — говорил ее старый друг граф Меттерних, — даже если вам нет дела до собственной безопасности. Даже вообразить страшно, какая участь постигнет ваших приближенных, когда во дворец ворвется толпа.
Императрица наконец-то поняла, что у нее действительно нет выбора. Она прошла в открывшиеся перед ней двери салона, чтобы попрощаться со своими фрейлинами. Солнце играло в ее роскошных тициановских волосах, в складках шелкового бежевого платья, которое сшил ей Уорт, и накинутой на плечи шали цвета ее любимых фиалок. Все плакали, многие хотели идти с ней, но она отказала всем, кроме мадам Лебретон, которая не была связана семейными узами. Стефани в панике бросилась к ее ногам и стала умолять взять ее с собой.
— Я не знаю, жив ли
Евгения колебалась. Стефани — крестница императора, поэтому ей угрожает гораздо большая опасность, чем остальным.
— Хорошо, дитя мое. Поторопитесь, накиньте вуаль. Нас не должны узнать.
Евгения переоделась в черное и, закрыв лицо густой вуалью, присоединилась к поджидавшим ее женщинам. В сопровождении Меттерниха и его приятеля, посла графа Нигры, они торопливо спустились во двор. Но, не успели подать к ступенькам простой экипаж, как послышался раскатистый рев — это толпа проломилась через ограждение, отрезав им путь к отступлению. Они торопливо поднялись обратно по длинной лестнице и, пробежав бесконечную череду коридоров, галерей и комнат, подобрались к двери, которая сообщалась с Лувром. Но судьба была против них. Дверь оказалась заперта! А в отдалении раздавалось гулкое эхо толпы, штурмующей вход. Послы тщетно пытались выбить плечами дверь.
Все стремительно обернулись, услышав, как сюда кто-то бежит. К невероятному их облегчению, это оказался слуга, принесший отмычку. Он вставил ее в замок, повернул, и дверь распахнулась. Евгения поблагодарила его и только потом проскочила в дверь вслед за остальными.
Их стремительные шаги звонко отдавались в пустом Лувре, откуда по личному приказанию Евгении были унесены и спрятаны в надежное место все великие шедевры и драгоценности короны. Они галопом слетели по каменным ступенькам. Им пришлось притаиться у величественной колоннады, выходившей на улицу Сен-Жермен л’Оксерруа, чтобы подождать, когда пройдет мимо ревущая толпа.
— Смерть императрице! Смерть испанке!
Притаившаяся у входа Евгения, бледная и гордая, даже не вздрогнула. Как только путь очистился, Меттерних окликнул кеб, и Евгения уже хотела шагнуть в экипаж, как какой-то догонявший толпу оборванец восторженно заорал:
— Вот она! Императрица!
К нему подскочил Нигра, зажал рот ладонью. Кучер глядел перед собой, притворившись, будто ничего не слышал, и Меттерних впихнул обеих женщин вслед за Евгенией. Дверь захлопнулась, Меттерних отступил, взметнулся хлыст — и лошади рванулись вперед, увозя прочь беглянок. Они направлялись домой к одному преданному советнику, жившему на Бульваре Османа, но их постоянно задерживали бушующие толпы, отпихивали экипаж и в бешенстве колотили по нему кулаками, даже не догадываясь, кто в нем сидит. Стефани, боясь, что у нее вот-вот сдадут нервы, яростно кусала губы, чтобы не закричать.
Советника не было дома, и на сумасшедший трезвон дверного колокольчика никто не открыл. Они спустились обратно по бесконечным пролетам, Евгения предложила поехать к другому своему другу, жившему на авеню де Ваграм. Стефани отправили поймать кеб, она в своем близком к истерике состоянии спустилась вниз, но оступилась и подвернула лодыжку. Но сейчас было не время думать о себе, поэтому она влезла вслед за остальными в фиакр, стараясь не потерять сознания от мучительной боли. И снова нужного человека не оказалось дома, все трое стояли на тротуаре в полнейшем замешательстве. Стефани опиралась рукой о стену, боясь наступить на больную ногу. Мадам Лебретон предложила направиться к американскому послу, но никто не смог вспомнить его домашнего адреса. Евгению осенила другая идея:
— Мой американский дантист! Поедем к нему.
Но им пришлось идти пешком, так как денег ни у кого больше не было. Стефани, изнывая от боли, плелась за ними на некотором расстоянии. Как нелепо и унизительно, что императрица, которую совсем недавно все кругом превозносили, вынуждена тщетно обивать пороги и идти по Парижу пешком, так как у нее не оказалось каких-то жалких нескольких франков.
И в третий раз их постигла неудача. Дантист
— Я пришла к вам в беде, — спокойно произнесла Евгения. — Мне больше не к кому обратиться. Вы поможете мне добраться до Англии?
Он обрел дар речи:
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы смогли добраться туда в полной безопасности, мадам.
Ночью Стефани не могла уснуть от боли. Доктор Эванс перемотал ей щиколотку, сказав, что у нее очень серьезное растяжение, и ей пришлось примириться с тем, что императрица поедет без нее. Побег Евгении нельзя откладывать ни в коем случае, а Стефани стала бы ужасной обузой, ведь она не может даже встать на ногу. На рассвете, когда часы пробили пять, Стефани распрощалась с Евгенией. Это была горькая минута. Стефани подковыляла к окну и, отдернув занавеску, смотрела, как карета уносит прочь женщину, столько претерпевшую ради Франции, фиалковую Евгению, царственную клиентку Уорта, императрицу французскую. Она исчезла навсегда, а вместе с ней — и та славная эпоха, символом которой она была.
В памяти Луизы навсегда осталась эта ночь. У Катрин наметилось улучшение. Она перестала задыхаться, жар спал, она заснула уже более глубоким и спокойным сном. Поднявшись с кушетки в спальне Катрин, на которой она урывками отдыхала, Луиза посмотрела в окно и поняла, что погода будет прекрасной. Она уже накинула на себя халат, когда послышался звон дверного колокольчика. Теряясь в догадках, кто бы это мог быть в столь ранний час, Луиза открыла дверь и увидела на пороге Стефани, которую держал на руках слуга. Нога у нее была перевязана. Не говоря ни слова, Луиза отступила в сторону, чтобы женщину занесли в комнату и опустили на диван.
— Это был кучер доктора Эванса, — пролепетала Стефани. — Дантист увез императрицу в Дювиль, чтобы оттуда отправить в Англию. Мне столько всего нужно рассказать.
— Я сейчас сварю кофе, — мягко перебила ее Луиза. — Я и так вижу, что с вами приключилось несчастье.
Стефани осталась жить у Луизы. Сначала Поль Мишель подозрительно относился к жене своего отца, вел себя враждебно и отчужденно, но Стефани постепенно приходила в себя, становясь такой же живой и естественной, и вскоре он уже с большим удовольствием помогал ей рассеивать скуку, играя с ней в шашки, в карты и в триктрак. Он бегал по ее поручениям так же, как по поручениям матери, и Стефани просматривала приносимые ей газеты, сначала выискивая среди строк фамилию мужа и только потом читая новости о военной ситуации. Может, император и сдался Пруссии, но только не Третья Республика, потому что война продолжалась. Париж постепенно превращался в крепость, в которую со всех сторон текли войска, желающие объединить свои силы с Национальной гвардией. Тысячи людей круглосуточно возводили оборонительные сооружения, из каждого укрепленного пункта и из каждой стратегически важной точки торчали пушечные стволы. Везде, где только возможно, разместились оружейные фабрики, даже в Лувре; один вокзал превратили в литейный цех, другой — в фабрику по производству монгольфьеров. В Париж ежедневно пригоняли новые партии коров и овец, пополнявшие стада, уже пасшиеся в Булонском лесу, Люксембургских садах и во всех остальных парках. Городская атмосфера беззаботности и беспечности уступила место мрачной решимости, которой вторило хмурое осеннее небо.
Стефани удалось связаться со знакомыми, через некоторое время она узнала, что Пьер находится в плену вместе с императором, и что оба они, наравне с другими императорскими офицерами, живут вполне комфортно, чего нельзя было сказать о сотне тысяч простых солдат, упрятанных в лагеря. Стефани буквально обезумела и изъявила желание немедленно уехать из Парижа. Она не собирается сидеть в осажденном городе, если Пьеру удастся каким-то образом освободиться или сбежать в замок де Ганов. Она отправила записку советнику, которому императрица нанесла свой первый и безрезультатный визит. Он пришел к ней на следующий же день, и после его ухода она сообщила, что все улажено.