Луиза Вернье

Лейкер Розалинда

— Твой папа как-то чудно произносит твое имя, не по-английски. Но теперь с этим будет покончено. Пол Майкл — вот как тебя зовут, — англизировал Джон Престбери имя мальчика. — Впрочем, и одного имени вполне достаточно. Теперь тебя будут звать Пол, а в школе — Престбери. Ясно?

Нижняя губа Поля Мишеля дрожала с самого начала этой совершенно непонятной ему тирады, произнесенной пугающим рявкающим голосом. Даже его мама, когда они сошли с почтово-пассажирского судна, говорила слова, которые он не понимал. Ему это не нравилось, не нравился и этот сердитый старик, и эта противная женщина. Она ни разу не улыбнулась и не взяла его на руки. Мальчику хотелось, чтобы мама увезла его домой, прочь от этого

чужого места, хотелось, чтобы тетя Катрин посадила его на свои чудесные мягкие колени, и хотелось на горшок. Ребенок заплакал, уткнувшись в материнские юбки, а по его штанишкам потекла теплая струйка, собравшаяся в лужицу на ковре.

В выделенной им спальне, где стояли огромная резная кровать, высокий платяной шкаф и другая мебель, не уступающая им в размерах, Луиза мерила шагами комнату, укачивая на руках своего мальчика. Она как следует пробрала Роберта, говорила она по-французски.

— Как ты мог позволить им так разговаривать со мной! Мне даже присесть не предложили. Я не проведу в этом доме ни одной лишней секунды. Я хочу, чтобы мы завтра же переехали в наш собственный дом.

Роберт, развалившийся на накрахмаленном кружевном покрывале, глубоко затягивался сигарой, нарушая правила этого дома, где курить позволялось только в специально отведенной для этого комнате, и разглядывал потолок. Ему было стыдно и невыносимо слушать эти вполне оправданные возмущенные слова.

— Прости меня. Да, все это ужасно, и я знал, что так и будет, но я ничего не мог поделать. Каждый приезд домой оказывает на меня такое же действие, что и в детстве, когда я приезжал из школы. Меня все это ужасно раздражает, но я ничего не могу поделать — просто жду час или два, пока они не замолчат.

Луиза удивилась:

— Ты хочешь сказать, что никогда не радовался возвращению домой?

— Никогда. И тогда было все то же самое. Бесконечное недовольство из-за всего на свете. К сожалению, на сей раз все это вылилось на тебя. — Он улыбнулся: — Мать, наверное, просто счастлива, что у нее теперь есть новая жертва. Это оказалось гораздо увлекательнее, чем со мной, да еще Пол так блистательно все довершил. — И Роберт довольно захихикал.

Этим он окончательно вывел Луизу из себя.

— Просто не понимаю, что в этом смешного. И перестань сокращать имя Поля Мишеля.

Роберт снова затянулся сигарой.

— Здесь он Пол и Полом останется, тебе лучше к этому привыкнуть. Я не хочу лишних трений с родителями еще и из-за этого. А их будет предостаточно, можешь мне поверить. Не думай, что мне охота жить в этом доме, но, боюсь, пока нам придется в нем побыть.

— Почему?

— Ну хотя бы по финансовым причинам. Я на мели.

— Я могу арендовать квартиру. Ты же знаешь, что у меня есть кое-какие сбережения.

Он приподнялся на локте и затушил сигару в фарфоровой вазочке.

— Об этом не может быть и речи. Пока мы должны делать вид, будто навсегда поселимся в этом доме. Отец не хочет, чтобы мать куда-то переезжала, когда его не станет, и рассчитывает, что я буду присматривать за ней до конца ее дней и еще за своей сестрой Агнес, которая вряд ли выйдет замуж. Если я хочу заполучить после его смерти «Престберис», то должен делать вид, будто боготворю каждое его желание.

Луиза сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Ты же говорил мне в Париже, что «Престберис» уже принадлежит тебе, что будем партнерами.

— Конечно, будем. Со временем. Не слушай отцовское хвастовство. Врач строго-настрого предупредил его, чтобы он не волновался, а при его вспыльчивости такое просто невозможно.

Ее это возмутило.

— Я не собираюсь наживаться на чьей-то смерти! И не хочу иметь к этому никакого отношения. Давай откроем собственное дело. Мы будем оба много работать и…

— Ни в коем случае. —

Он встал с кровати и подошел к ней, обхватив за талию. — Пройдут годы, прежде чем крошечная фирма начнет давать хоть какой-то доход. Это не Париж, где у тебя осталось множество связей. В любом случае, — добавил он, решив привести аргумент, который ее наверняка убедит, — ты сама увидишь, как отец будет постоянно напоминать мне со своей обычной бестактностью, что я просто обязан выполнить свой сыновний долг перед «Престберис» после того доверия, которое он оказал мне, оплатив мое обучение у Уорта. — Роберт с удовлетворением отметил про себя, что попал в точку. Плевать он хотел на принципы, он не собирается начинать с ней с нуля в каком-нибудь неизвестном закоулке, когда в руки ему вот-вот свалится фирма. И потом, он не желает рисковать остальной частью наследства. — Здоровье отца ухудшилось главным образом из-за волнений, связанных с делами. Если бы он сразу, как только начал болеть, нашел хорошего управляющего, все было бы иначе, но он из тех людей, которые никому не доверяют. К тому же он очень старомодный, несовременный и сам этого не осознает. — Потерпи немного, любимая. Я хочу, чтобы магазином управляла ты одна. Знаю, что ты сможешь повлиять на моду, в одном твоем мизинчике больше делового чутья, чем во всей моей башке, куда Уорт умудрился кое-что вдолбить. В твоей власти сложить груз «Престберис» с плеч моего отца. Я это одобряю. Этим ты продлишь его дни и поможешь нам, и мы сможем переселиться из этого морга в наш собственный дом, а мать будет жить здесь, как этого и хочется отцу. — Было очевидно, что Роберт не испытывает ни малейших угрызений совести. В Париже он представил ей ложную картину их будущей жизни в Англии. — Все пойдет как по маслу, поверь.

В дверь постучались. Он преувеличенно сильно вздохнул и пошел открывать с довольно нелюбезным выражением лица, которое тут же сменилось искренней приветливостью.

— Агнес! Как ты?

Брат с сестрой обнялись, и Агнес нерешительно вошла в комнату. У нее были синие глаза и тонкие изящные черты лица, этим она была похожа на мать, и каштановые волосы, как у Роберта, но чуть потемнее.

Агнес мило улыбнулась. Она так стеснялась, что произносила слова с некоторой запинкой:

— Я н-не могла дождаться чая, чтобы п-познакомиться с вами, дорогая сестра, и увидеть своего м-маленького племянника.

Луиза чуть не заплакала от радости, услышав теплые слова в этом холодном доме, и с радостью расцеловалась с девушкой.

Поль Мишель тоже уловил в голосе пришедшей дружелюбные нотки и не стал дичиться. Когда Агнес протянула к нему руки, он понял, что все будет хорошо, и подошел к ней, низко наклонив голову, что говорило о том, что он чуть-чуть стесняется. Будучи и сама как ребенок, она вместе с ним уселась на ковре в спальне, и они поиграли в ладушки и в ку-ку, она соорудила кролика с длинными ушами из своего носового платка. Луиза выкупалась после дороги и переоделась к вечернему чаю.

Это было ее первое английское чаепитие. Стол накрыли красивой кружевной скатертью, а чай разливали из серебряного чайника в чашки из тончайшего, как вафли, фарфора. Были сандвичи с огурцами, горячие булочки с маслом и большой сливовый пирог. Джон Престбери ел с аппетитом. Поль Мишель, к ее великому облегчению, вел себя безупречно, очарованный Агнес, которая сидела по другую сторону от него. Роберт был по-прежнему угрюм, но Луиза так и не поняла, почему общество родителей так его угнетало, вынуждая сохранять подчеркнутую вежливость, которая время от времени давала ужасную трещину. Его сестра тоже лишь изредка улыбалась. Интересно, думала Луиза, не является ли это спокойствие своего рода защитной маской? За столом мать бранила Агнес так же часто, как неряшливых слуг, жидкий чай и недобросовестных лавочников.