Лука
Шрифт:
– Какое же здесь все-таки замечательное помещение, - говорил академик Остап, оглядываясь по сторонам привычно и с видимым удовольствием.
– И как здесь бывает приятно вести дружеские беседы.
– О да, - соглашался с коллегой академик Валентин, - я-то здесь и раньше часто бывал. О, я всякий раз хожу сюда за патронами.
Сколько ни учись, все равно во всем не преуспеешь, а Лука, хотя ему вовсе не было необходимости ни в каком учении при его высокой должности, после дружеской встречи с академиками решил все же набрать книг в библиотеке и, не жалея ни сил, ни ума, самостоятельно изучить какую-нибудь науку, а там, глядишь, может быть, не академиком и не профессором, но и его
Лука, обычно промедливавший с исполнением задуманного, теперь же даже до получения официального извещения об избрании его академиком отправился в библиотеку, набрал там необходимых книг и тотчас же стал изучать науки, но уже в первой учебнике, который он стал читать (по кристаллографии), на страницах с девяносто пятой по сто первую, в книге, впрочем, весьма отличавшейся какой-то немыслимой, малопонятной пагинацией, он обнаружил напечатанным письмо покойного Декана, как ни странно, к нему, к Луке.
– Какой же все-таки убедительностью обладает печатное слово, - думал Лука, начиная читать Деканово письмо.
– Похвально ваше желание во всем соответствовать прогрессу, - писал покойный Декан.
– Похвально ваше подвижничество, похвально ваше намерение изучать науки, хотя для вас и нет необходимости ни в каком учении при вашей высокой должности. Но не позволяйте только, Лука, разным там академикам жаловаться особенно на свои страхи. Пускай у них себе мурашки ползают по душе - это даже ничего! Страх - это обыкновенное свойство души, и оно в самых различных пропорциях подмешано во всех наших чувствах.
Особенно же не позволяйте забываться студентам. Я, например, всегда считал, что чем чаще мы наказываем наших студентов, то тем скорее и тем вернее мы приучаем их к плюрализму. К нашему плюрализму.
Хотя не доверяйте особенно и учебникам. Учебники пишут для того, чтобы скрывать науки.
Это даже хорошо, Лука, что вы нисколько не похожи на меня. Некоторые нынешние умники (которых хорошо было бы вешать по стенам) заявляют, что время моих методов прошло. Руководите, властвуйте свободно, меняйте даже, если хотите, лицо Академии, и только мы вдвоем будем знать, что все осталось по-старому. Хотя всякая патриархальная властность куда теперь не столь соблазнительна, как иезуитическая.
Однажды я велел выдрать одного студента, как сидорову козу, за то, что он пропускал занятия. Его выдрали, а потом смотрят: а это не студент, а действительно коза. Все, конечно, тогда очень удивились.
Но мне потом докладывали, что, на самом деле, этот студент (о, он оказался хитрым, как Насреддин!) привел вместо себя козу для наказания. Так что все дело закончилось ко всеобщему удовлетворению, потому что, вы же знаете, запрещено студентов наказывать телесно. Родители того студента жили в деревне, и у них было, наверное, не меньше десятка коз. Что им стоило выделить одну из них для сына.
Так что, видите, Лука, и в нашей работе Декана тоже иногда случаются удивительные анекдоты. Как жаль, что я не знаю, что теперь сделалось с этим студентом.
Для нас с вами, руководителей высокого ранга, плюрализм - это всегда
А однажды еще нам нужно было принимать новый закон, так одни тогда говорили одно, а другие - другое, и никак их невозможно было между собою согласить. Причем, знаете, авторитетные все, безусловные ученые. А я их тогда снова спрашиваю: так как же все-таки будет? А они снова: одни - одно, другие - другое. И еще тоже с пеной у рта, знаете, стараются доказывать свою правоту. Ну мы потом и сделали и не так, и не по-другому. Пускай, думаю, и ни тем, и ни другим не будет лучше.
А потом еще, знаете, мы смотрим так промеж себя внимательно, и видим: уж больно много теперь между нами завелось бессребреников. Просто им даже и не стыдно теперь свободно находиться между нами со своими вздорными достоинствами. Это, впрочем, уже совсем иная история; надеюсь, вы понимаете... Ну, нет, думаю, так это у нас не пойдет дело. А ну-ка, говорю тогда, гоните-ка их всех отсюда сейчас же! Да, говорю еще, все святые начинания тогда имеют тем менее надежд на успех, чем более в них участвует бессребреников, в особенности, из чистых побуждений благоустройства. Так я говорю тогда всем с легкой улыбкой, полного сдержанного достоинства и задумчивой отстраненности. Ну, знаете, стали тогда все гнать бессребреников, и как-то так получалось, что хотя их и много выгнали, но они все равно оставались, бесконечное такое племя. И очень долго их никак всех выгнать не могли. Не всегда, знаете, все, к сожалению, выходило по-моему.
Мне бы хотелось, Лука, чтобы вы наглядно убедились, насколько я все же имею к вам доверия (хотя вы нисколько и не похожи на меня), насколько я считаю вас отличным от тех вьющихся в вольготной атмосфере Академии мошек, в числе которых есть и иные академики, и разные там мальчишки-студенты, не преуспевшие еще, разумеется, ни в чем со всеми феноменами их незаурядной жизни, и прочие незаметные людишки, занимающие даже написанными на бумаге больше места, чем они на самом деле из себя представляют. И самым, наверное, весомым свидетельством моего к вам особенного доверия будет, должно быть, моя исповедь, которую я намерен предложить на ваше рассмотрение.
Жизнь человека имеет весьма мало смысла для постороннего, равнодушно взирающего на нее, если о ней не свидетельствуют с великой, ненаигранной страстностью, или если в этой жизни не было событий славных, достойных героических летописей и громкоголосой славы народной. Такие события, бывает, сами собой, безо всяких звонких адвокатов, без настырных ходатаев, без всяких чиновных пройдох, увенчивают жизнь достойного избранника. И вы убедитесь, Лука, что и моя жизнь стоит венца. Ибо все в ней - подвиг, самый отъявленный подвиг, все в ней - безудержное, кропотливое строительство, все в ней - медоносное созидание.
Я не могу вам, Лука, сообщить теперь название той организации, в которой состоял в последние годы своей недораскрывшейся - отмечу это без всякой заносчивости - жизни, скажу лишь, что это очень серьезная и солидная организация, умеющая внушить уважение к себе; это важное обстоятельство, но главное - все же то, что она, эта организация, очень и очень секретна. Деятельность наша - вы сами убедитесь - нисколько не подлежит оглашению. Так что понятны будут вам мои недомолвки и намеки, понятны будут их причины и происхождение.