Лукавая 7 степени
Шрифт:
Хорошо для меня, когда у человека много мелких желаний, он сам начинает в них путаться, порой не знает толком сам, какому отдать предпочтение; эти желания терзают человека и раздирают его устремленность на мелкие кусочки. Совсем другие люди с одной высокой целью, одним дерзким желанием, одной неукротимой мыслью.
Поле можно перейти за несколько минут, блуждать по полю жизни можно всю жизнь…
Надо ли говорить, как я была изумлена, увидев совершенно необычную картину его духа, и только моя сдержанность и скрытность не позволили бровям подняться вверх и встать вертикально! Я увидела, что он был воспитан на том
Да, он был в самом деле зловеще умен и безжалостно – холоден рассудком. Но я помнила наказ великого Василевса о том, что нынешняя эпоха не нуждается в великих умах, кроме наших.
Но все таки непонятно, что давало ему основание считать себя мессией! В чем состоял Апокалипсис?
Но в любом случае эти намерения уже были зловредны!
Когда я ознакомилась с высокой целью моего симпатичного соперника, сидевшего с нахмуренным видом передо мной и готовый взорваться негодованием, я успокоилась и уже знала, что делать; я тут же приступила к моей благородной работе.
Я снова проникла в него и переставила фонарь к новой цели, которая лежала в темноте, – любви к женщинам. И, закончив эту работу, я в первый раз взглянула ему прямо в глаза. Он глядел на меня. Наши взгляды встретились. И я не удивилась, почувствовав на своем лице теплоту его глаз. Он сам, к своему изумлению, против своей воли, смотрел на меня открыто и восхищенно, поражаясь той перемене, которая произошла в нем, и не находил этому объяснения, ведь только что он меня терпеть не мог, был мною недоволен, ему не нравилась женщина, сидящая перед ним; это была не та женщина, перед которым хочется невольно выглядеть красивым, интересным, привлекательным, необычным, небрежно одетым.
Внезапно все переменилось. Я, в буквальном смысле, на его глазах преобразилась, стала привлекательной, налилась настоящей женской красотой, неброской, но выразительной, оставаясь при этом прежней.
Он не верил своим глазам!
Откуда ему было знать, этому самоуверенному мужчине, что я изменилась в его глазах только потому, что изменила в его комнатах обстановку; переставила светильник к другим целям, приглушила остроту мыслей, поубавила самомнения и самоуверенности, прибавила внимательности и мягкости; я повесила, как портрет, мой образ над его спальней, будто мы давно с ним знакомы и оставила повсюду аромат моего духа; я включила отопление для подогрева его холодной крови; и, наконец, влила в его сосуды концентрат необъяснимого восторга перед чем-то новым, нежным, тем, что должно произойти, туманным, желанным, лишенным направления…
Кто бы знал, какой раствор течет в крови влюбленного мужчины!
Передо мной был сейчас настоящий юный красавец; его черты лица, прежде сведенные проклятой мыслью в суровые складки, разгладились, расправились, глаза распахнулись и смотрели удивленно вокруг, будто видели мир впервые; он был свеж и очарователен.
Я не верила своим глазам!
Как все таки я люблю людей обыкновенных!
Обезвредив его большую цель, я направила его на путь любви, в женские объятия, из которых он не скоро освободится; женские объятия – это те же паучьи лапки, а любовь к женщинам не что иное, как липкая паучья сеть. Ну что же, многие мужчины чувствуют себя в ней вполне вольготно, – туда вам и дорога! Присоединяйтесь, мой дорогой, к ним!
Его взгляд теперь не отрывался от моего лица, ловил все его перемены, искал взаимное желание; он горел, он просил меня откликнуться; он был нежным и горячим…
– Простите, – сказал он неуверенным голосом, глядя на меня застенчиво и растерянно, – пожалуйста, не думайте, я боюсь показаться назойливым… во мне что-то произошло… я сам не свой… будто я опьянел, но я ведь не пил…
Я терпеливо ждала; конечно, он был «сам не свой» и был «не в себе», каким же ему быть после моего нашествия и моего вмешательства в его святая святых – в его личность.
– Вы лишили меня способностей? – спросил он совершенно ясно, спустя короткое время. О, я не ожидала, что его рассудок так быстро восстановится. Кажется, его дух оказался сильнее, чем я думала, или доза оглупления была слишком мала? Я забеспокоилась.
– О, нет, – сказала я почти правду. – Я только переставила освещение…
– То, что Вы со мной сделали, обратимо? – не поверил он. Он мыслил абсолютно ясно. «Разве работа палача обратима?» – Хотела я ответить, но неожиданно слова застряли во мне. Я, конечно, была врагом умных людей, моя профессия была их оглуплять, но быть их палачом?
– Разные бывают случаи, – ответила я правдиво. Не была ли я, в сущности, палачом, не отделяла ли я высокие стремления от человеческого тела, не рубила ли я, словно ветки, выдающиеся черты? Пожалуй, так. Хотя мне больше пристала профессия хирурга, как он удаляет больные части органов, так я извлекаю вредные человеку цели или пересаживаю другие – нужные нам, полезные ему…
– Почему же одним людям кто-то дает все полной мерой, а другим или мало или вовсе ничего? – вывел меня из задумчивости Майкл.
– Я отвечаю на Ваш вопрос. Вы знакомы с кривой распределения Гаусса? – спросила я.
– Конечно, – ответил он без смущения. – Это ведь даже не высшая математика.
– Согласно распределению Гаусса, высших людей может быть совсем немного, горстка; намного больше людей способных, еще больше людей бездарных, которым вообще ничего не дано. Великие это те, которым, наоборот, дано все. Именно дано, отпущено, по расчету, по необходимости – удерживать человеческое сообщество в равновесии между творчеством и восприятием. И тогда одни творят, другие созерцают; одни пишут – все остальные читают; одни варят – другие едят, одни говорят, другие слушают…
Он снял очки, положил их в сумочку, поднял голову, и я увидела его сияющие чистые глаза.
– Все, что Вы во мне нарушили, я почти восстановил! – сказал он неожиданно. – Вы очень сильный противник, Яна! Как бы я хотел иметь Вас своим компаньоном, даже сообщницей! А что касается этой отравы, – засмеялась он, – которую Вы мне подложили под видом любовного зелья, то у меня к ней уже выработался иммунитет!
Он усмехнулась. Мне стало ясно, что я его недооценила; я видела его прищуренные зеленые глаза, его лицо снова стало суровым. Им снова овладела эта чудовищная идея.