Лукавые истории из жизни знаменитых людей

Бретон Ги

— Ребенок —это просто сосуд для молока!

Да, наш великий остряк умел сохранять хладнокровие.

В то время, как Ривароль блистал в лучших парижских салонах, его жена влачила жалкое существование в убогой комнатенке. К счастью, вскоре она встретила мадам Леспанье, добрую женщину, служившую в богатом доме, которая, сжа­лившись над ней, взяла ее с ребенком под свою опеку.

Но эта добрая душа часто сама была без гроша в кармане и вскоре вынуждена была брать деньги в долг и наняться сидел­кой,

чтобы продолжать помогать мадам Ривароль.

О бескорыстии мадам Леспанье стало известно молодому писателю Луве, которому пришла в голову мысль добиться для нее премии за добродетель, учрежденной незадолго до того бароном де Мотийоном во Французской Академии. Этим, как считал Луве, он одним выстрелом убьет двух зайцев: сделает доброе дело и унизит Ривароля, который в это время тратил немало сил на то, чтобы добиться кресла в Академии.

Узнав об этом намерении, Ривароль приложил все усилия к тому, чтобы мадам Леспанье не получила этой премии. Про­явив необыкновенную изобретательность, он всячески старался доказать, что его жена ни в чем не нуждается. Однако его ухищрения ни к чему не привели, и премия—1080 ливров — была вручена мадам Леспанье.

Однако в последний момент Риваролю удалось добиться от Академии, чтобы имя его жены не было названо.

Это была совершенно ненужная предосторожность, по­скольку весь Париж был в курсе дела и презирал этого острос­лова, который, перестав в какой-то момент походить на Воль­тера, стал в своих отцовских чувствах напоминать Руссо...

Ривароль, оскорбленный до глубины души, возненавидел все человечество. Именно тогда он писал: «Из двадцати чело­век, судачащих о нас, девятнадцать говорят о наших пороках, двадцатый же восхваляет нашу добродетель, но делает это так, что она превращается в порок».

Потом он уединился и сделал довольно вольный перевод дантевского «Ада».

Едва он завершил работу над переводом, как ему стало известно, что Берлинская Академия объявила конкурс на следу­ющую тему: «Что сделало Французский язык универсальным?»

Ривароль подпрыгнул от радости. Поскольку его шансы на то, чтобы стать членом французской Академии, были ничтож­ны, он решил попытаться стать членом Берлинской Академии...

Его великолепная конкурсная работа, занявшая 44 стра­ницы (знаменитое «Рассуждение об универсальности француз­ского языка»), была признана лучшей. Ривароль получил пре­мию и стал членом Берлинской Академии.

Другой продолжал бы писать. Ривароль же был слишком ленив. У него было намерение составить словарь, но оно так и осталось неосуществленным. Ему не хватало времени... Когда он мог писать? Он же не замолкал ни на минуту... Язвительные замечания сыпались из него, как из рога изобилия.

Он говорил:

— Месье де Мирабо—единственный в мире, кто полнос­тью оправдывает свою репутацию. Это ужасный человек. И добавлял: «Ради денег он готов на все, даже на добрые дела.»

О шевалье Понсе, не отличавшемся аккуратностью, Рива­роль сказал:

— Он способен испачкать даже грязь.

О своем друге Шамсенеце Ривароль говорил:

— Я нашпиговал этого толстяка мозгами.

О своем собственном брате, который часто заимствовал его высказывания, Ривароль говорил:

— Мой брат напоминает мне карманные часы с боем, но хорошо звонят они только тогда, когда он выходит от меня.

О своем друге Лораге:

— Его идеи напоминают оконное стекло: каждое в отдель­ности светлое и прозрачное, а если соединить несколько штук вместе, то сквозь них ничего невозможно увидеть.

О маршале де Сегюре, который был одноруким и ходатай­ствовал перед Учредительным собранием о назначении ему пенсии:

— Он надоел уже Учредительному собранию своей вечно протянутой несуществующей рукой.

И, наконец, о себе самом:

— Огромное преимущество никогда ничего не предприни­мать, правда, не следует злоупотреблять этим.

* * *

Революция сделала из Ривароля рьяного защитника Людо­вика XVI. До того, как сбежать в Гамбург со своей любовницей, красоткой Манеттой, у которой, как он говорил, «ума не боль­ше, чем у розы», он был издателем газеты «Журналь политик э насьональ».

В Гамбурге Ривароль по-прежнему острословит. Он запиывает свои изречения. Некоторые из них восхитительны:

«Горе тем, кто поколеблет основы нации»;

«Чтобы не допускать ужасов, которые несет с собой революция, нужно ее делать самому»;

«Философы спутали равенство со сходством. Люди действительно рождаются похожими друг на друга, но отнюдь не равными»;

«Нужно атаковать мнение его же оружием: по идеям не стреляют»;

«Вольтер сказал: «Чем просвещеннее люди, тем они сво­боднее». Его последователи сказали: «Чем свободнее народ, тем он просвещеннее». Это все и погубило».

Порой его высказывания были менее серьезными:

«Кошка нас не ласкает: она ласкается к нам»; «Почему предпочитают выдать замуж дочь за глупца, имеющего имя и состояние, а не за умного человека? Потому, что состояние и привилегии глупца можно поделить на двоих, а ум — не делится: женщина, вышедшая замуж за герцога, стано­вится герцогиней, женщина же, вышедшая замуж за умного человека, не становится умнее».

Во времена Директории Риваролю было запрещено воз­вращаться во Францию, и он прожил в изгнании до 1801 года. Он собирается написать памфлет против Бонапарта и в поддержку будущего Людовика XVIII, но заболевает воспалением легких, и за неделю болезнь уносит его в могилу. Он умирает в возрасте 48 лет.