Лукавый взор

Арсеньева Елена

Прием у прекрасной Стефании

Париж, 1832 год

Араго поднялся этажом выше. Здесь было светлее: луна смотрела в высокие окна; к тому же, из-под двух неплотно прикрытых дверей пробирались лучи желтые лучи аргандовых ламп [54] .

Ну разумеется, дома в тупике Старого колодца освещались еще по старинке. Более пяти тысяч парижан уже обзавелись газовым освещением, однако могли себе позволить это только люди состоятельные, вдобавок именно те, чьи дома находились поблизости к одному из четырех заводов, снабжавших Париж газом. Самый старый из них располагался на территории Люксембургского сада: он обслуживал Люксембургский дворец, театр «Одеон» и часть аристократического Сен-Жерменского

предместья. Второй завод находился неподалеку от заставы Мартир и подавал газ в квартал Шоссе д’Антен и в предместье Монмартр, а также в новый зал Оперы на улице Ле Пелетье. Третий, откуда газ шел на улицу Сент-Оноре и в Пале-Руайаль, был выстроен около заставы Курсель – вне городской черты. Самый большой завод вырос на фобур Пуасоньер – предместье Рыбной торговли. Но ни один из них не обслуживал квартал Маре, то есть Болотный, площадь Вогезов и прилегающие к ней улицы, в том числе тупик Старого колодца. Конечно, кроме этих крупных источников газа существовали еще и мелкие его производители, развозившие газовые баллоны по домам, однако такой газ стоил куда дороже – вряд ли польские эмигранты могли себе позволить такую роскошь.

54

Масляные лампы, изобретенные швейцарцем Ами Аргандом и необыкновенно популярные в описываемое время, поскольку не чадили и светили очень ярко, за что их также называли астральными лампами.

Араго мог себе позволить провести газ и в свою квартиру, и в редакцию, но не делал этого, предпочитая аргандовые лампы. Уж очень раздражал его назойливый свист газовых рожков!

Он остановился на площадке и огляделся. За одной дверью расстроенное фортепьяно исторгало из себя не модный вальс, а полонез, из чего легко было сделать вывод, что большинство гостей графини Заславской, а может быть и все – поляки. Теперь понятно, почему внизу висело так мало цилиндров. Остальные шаркают по паркету в непременных рогатывках!

Араго не испытывал ни малейшего желания танцевать, тем паче – танцевать полонез, и отошел к другой двери, из-за которой неслись громкие и возбужденные мужские голоса.

Разговор шел по-французски: видимо, среди гостей были не только поляки. Речь шла о Польше, точнее, о тех событиях, которые произошли в Варшаве в ноябре 1830 года. О восстании! Поляки, затевая его, мечтали о национальном торжестве, однако эти события обернулись национальным позором, горем и эмиграцией. Впрочем, крепко ощипанное польское бохатэровье [55] поддерживалось многими французами, особенно теми, кто был чрезмерно вдохновлен минувшими революционными бурями. Араго помнил демонстрации, которые после падения Варшавы прошли перед зданием российского посольства в Париже. Кто-то даже пытался стрелять по окнам! А Поццо ди Борго в своем донесении так описывал впечатление, произведенное на Францию этими событиями: «Париж проведет несколько времени спокойно после пароксизма, им испытанного; но причина нового волнения будет существовать всегда. Король упал во мнении всех партий. Из всех государств, которые причиняют ему наиболее беспокойства, – Россия на первом плане. Революционные партии и печать усиливают неприязненное чувство короля к России».

55

От польск. bohaterowie – герои.

«Неприязненное чувство», по мнению Араго, – это было слишком мягко сказано! Когда вспыхнуло варшавское восстание, Франция радостно встрепенулась. Ведь поляки в 1812-м воевали вместе с наполеоновскими войсками против русских. Это замечательно, что теперь шляхта подложила «тирану Николя» такого кролика! То-то попадет ему горчица в нос! [56]

Однако «тиран Николя», пусть не сразу, кролика крепко шуганул, горчицу под носом вытер, восстание подавил. Однако бывшие польские инсургенты, где бы ни собирались: в парижских кафе, ресторанах, клубах, в парках, в занимаемых ими жилищах, – беспрестанного обсасывали, облизывали, пережевывали события прошлого, не только оплакивая своё поражение, но и мечтая о реванше. Араго старался бывать в таких местах и вслушивался в долетавшие до него реплики, надеясь услышать что-нибудь определенное о дальнейших планах воинственных эмигрантов.

56

Подложить кому-то кролика – эквивалент русского выражения «подложить свинью». Сунуть горчицу в нос – очень кого-то разозлить.

Собственно, именно поэтому он решил принять приглашение графини Стефании. А после прочтения письма Лукавого Взора исчезли всякие иллюзии, которые могли быть навеяны красотой этой дамы и тем влечением, которое Араго к ней испытывал.

Это враг. Враг, которого надо победить… любыми доступными способами, от самых жестоких до самых приятных.

Интересно, где сейчас графиня? В этой комнате? Или там, где танцуют?

Если даже Стефания находилась среди спорщиков, она молчала. Говорили только мужчины, а у них все шло по заезженной схеме. Само собой, зачитывали вдохновляющие строки из Манифеста повстанческого сейма (авторство принадлежало Адаму Чарторыйскому): «Весь польский народ, как по зову трубы архангела, воскресает и перед лицом удивленных народов ставит преграды мраку и гнету!»

Араго мрачно кивнул. Польское общество было заражено гангреной ненависти к России. Ни излечиться от этого, ни воскреснуть обновленными было невозможно. А «гнет» заключался в том, что, согласно Конституции, дарованной Александром и подтвержденной Николаем, все ведущие должности в Польше были отданы полякам. Все! А великий князь Константин, брат российского императора и его наместник в Варшаве, даже взял в жены польку – Иоанну Грудзинскую, которая стала графиней Лович. Другое дело, что поляки хотели восстановить те границы своей страны, которые были у нее до первого раздела Польши в 1772 году. Вот что непрестанно подогревало знаменитый польский гонор!

А между тем за дверью, возле которой стоял Араго, с упоением вспоминали триумфальное начало восстания: как, ворвавшись в Бельведер, резиденцию великого князя Константина, начали искать его, по пути круша все, что попадалось на пути: били зеркала, сбрасывали на пол люстры… в крови лежал генерал Жандр, которого убили, приняв за великого князя. Полицмейстеру Любовидзскому нанесли двенадцать штыковых ран и оставили, приняв его за мертвого, но он каким-то чудом выжил. Теперь об этом страшно жалели.

Еще больше жалели о том, что дали возможность Константину уехать. Проворонивших его ничуть не утешало то, что они символически казнили на виселице портреты царских вельмож и даже их жен, бежавших из Варшавы.

– Прав оказался пан Юлиуш! Надо было не зевать, а еще до начала выступления подхорунжих схватить царского братца и заключить его в тюрьму! – выкрикнул кто-то. – Он все ходы наперед просчитывает что в бою, что за карточным столом! Знатный игрок! Не послушались его – вот и упустили Костуся [57] !

57

Костусь – уменьшительная форма имени «Константин» в польском языке.

Араго нахмурился.

Имя «Юлиуш» всегда ранило его, словно и не миновало почти двадцати лет с тех пор, как Иван Державин встретился со своим бывшим другом Юлиушем Каньским в последний раз.

«Успокойся, – приказал Араго себе. – Каньский давно убит. Да мало ли панов Юлиушей на свете?!»

– Окажись тот клятый Костусь у нас в плену, Миколай [58] не осмелился бы расправиться с нами! Он заключил бы мир на наших условиях! – воинственно бубнили за дверью.

58

Польская форма имени Николай.

– Все для люда и через люд! [59] Народ с войском, а войско с народом!

– Если Европа даст нам погибнуть, если мы не уцелеем в неравной борьбе с северным колоссом, – горе народам Старого Света!

Араго вздохнул.

Народы Старого Света ждет большое горе, если они снова ввяжутся в войну с этим самым северным колоссом. Неужели оные народы еще не усвоили урока 12-го года?!

После серии причитаний, произнесенных срывающимися голосами, кто-то с ненавистью воскликнул:

59

Лозунг польских инсургентов. Люд – народ (польск.).