Луки и арбалеты в бою
Шрифт:
Тем не менее отметим: при всем уважении к эллинской мифологии выведенные в ней лучники (тянущие тетиву к груди) у византийцев по-прежнему не вызывают ни малейшего пиетета! Разве что для Геракла сделано исключение. Так ведь Геракла традиционно изображают со скифским луком: сложносоставным, сигмаобразным и в целом родственным тому оружию, которым пользовались и в Византии!
Вот еще одна цитата, довольно длинная, но очень насыщенная подробностями. На сей раз бой идет не с «внешними», а с «внутренними» врагами (у византийцев Алексея и Вриенния возникли чисто эстетические разногласия по поводу того, кто из них лучше смотрится на императорском троне). Дочернее восхищение Анны не мешает ей оценить достойные действия противника:
«Видя, что враги сбились в кучу и что подошел новый отряд турок, мой отец разбил войско на три
Турки наступали, не построившись в фаланги, а разделившись на отдельные отряды, находившиеся на известном расстоянии друг от друга. Каждому отряду было приказано гнать коней на врагов и осыпать неприятеля дождем стрел. С ними следовал и изобретатель этого маневра – мой отец Алексей, который собрал из числа рассеявшихся столько воинов, сколько ему позволили обстоятельства. В этот момент один из окружавших Алексея „бессмертных“, человек храбрый и дерзкий, погнал вперед своего коня, вырвался из рядов и во весь опор понесся на Вриенния. Он с силой вонзает копье в грудь Вриенния. Но тот быстро извлек меч из ножен, обрубил копье, пока оно еще не успело впиться глубже, и со всего размаха нанес удар ранившему его воину. Вриенний попал в ключицу и отсек руку вместе со щитом.
Турки же, подходя один за другим, непрерывно осыпали войско тучей стрел. Воины Вриенния были ошеломлены неожиданным натиском, однако, собравшись и выстроив боевые порядки, они приняли тяжесть битвы, призывая друг друга к мужеству. Турки и мой отец после недолгого боя с противником стали изображать, будто они мало-помалу обращаются в бегство; постепенно заманивая врагов в засаду, они искусно увлекали их за собой. Достигнув первой засады, они повернулись и лицом к лицу встретили противника. По условному знаку из разных мест, словно рой ос, высыпали находившиеся в засаде всадники. Боевыми кликами, шумом и непрерывной стрельбой из луков они оглушили Вриенния и его воинов и ослепили их дождем падающих отовсюду стрел. Воины Вриенния не смогли устоять (все были уже изранены – и кони, и люди), они склонили значок к отступлению и предоставили врагу возможность наносить удары им в спину. Но Вриенний, хотя он был чрезвычайно утомлен битвой и враг с силой теснил его, проявил мужество и присутствие духа: направо и налево поражал он наступающих и одновременно умело и мужественно руководил отступлением».
В целом как будто получается, что василевс Алексей, первый из династии Комнинов, убедительно доказал выгоду тактики конных лучников в сочетании с тяжеловооруженными (но по византийской схеме тяжеловооруженными!) катафрактриями. Однако почему же тогда уже известный нам Иоанн Киннам (конечно, историк, но по основной профессии – военный) в своем «Кратком обозрении…». следующим образом описывает задачи, вставшие перед внуком Алексея, Мануилом, третьим из династии Комнинов:
«Главной заботой василевса Мануила, тотчас по вступлении его на престол, было прежде всего то, чтобы сколь можно более улучшить вооружение ромеев. Прежде они обыкновенно защищались круглыми щитами, по большей части носили колчаны и решали сражения стрелами, а Мануил научил их употреблять щиты до ног, действовать длинными копьями и приобретать как можно более искусства в верховой езде. Даже в свободное от войны время он старался готовить ромеев к войне и для того имел обыкновение нередко выезжать на коне и устраивать примерные сражения, ставя отряды войска один против другого. Действуя в этих случаях деревянными копьями, они таким образом приучались с ловкостью владеть оружием. Вследствие сего ромейский воин скоро превзошел и германского, и италийского копейщика. От таких упражнений не уклонялся и сам василевс, но становился в числе первых и действовал копьем, которое по долготе и величине с другими было несравнимо. ‹…› Этому во время своего приезда в Византию дивился, говорят, и сам Раймунд, по словам рассказчиков, настоящий Геркулес. Предполагая в тех вещах какую-нибудь хитрость, он подошел к царю и попросил у него то самое копье и тот самый щит, и только взяв их в руки и узнав, что они настоящие, с изумлением высказал причину, по которой просил их».
Что византийская тяжелая конница в прямом копейном столкновении превзошла рыцарскую – это, конечно, патриотическое преувеличение, которое вскоре не подтвердилось на исторической практике. Но вот что военная реформа Мануила использовала в качестве базового образца именно кавалерию рыцарского типа, а не своих собственных конных лучников – достоверный факт.
Раймунд же – это очередной из графов Тулузских, еще со времен Алексея имевших с Комнинами удачный опыт делового сотрудничества. Он действительно был человек богатырской силы, в этом сходятся многие хронисты; и уж если он собственноручно убедился, что тренировочное оружие не «надувное», то Мануила Комнина в самом деле можно счесть одним из лучших бойцов своего времени.
Надо думать, он знал, что делает, отказываясь от лука ради рыцарского копья.
«Верные» против «неверных»
«…Едва неверные приблизились к крестоносцам, как Жуанвиль и его рыцари, раненные и изувеченные, не сумевшие даже без посторонней помощи облачиться в доспехи, схватили луки и стрелы и стали из последних сил поддерживать лучников и арбалетчиков, расставленных таким образом, чтобы ударить туркам во фланг, и скоро смешали их ряды (разумеется, ряды „неверных“, а не своих лучников и арбалетчиков.) – Авт.; граф Гильом воспользовался этой сумятицей и ударил по ним. Турки не смогли вынести удара прославленных всадников на тяжелых скакунах фламандской породы. Они обратились в бегство, а крестоносцы преследовали их за пределами лагеря. Спастись сумели лишь всадники-арабы на своих быстроногих скакунах…».
Это уже знакомый нам мессир Жуанвиль (его воспоминания изложены как бы «от третьего лица»: обычная в то время практика). Достаточно характерный эпизод, показывающий, что даже во времена Людовика Святого [7] рыцари сохраняют умение стрелять из луков.
Столь же очевидно, почему они на поле боя занимаются этим лишь в исключительных случаях. По той же причине, по которой командир танка редко стреляет из автомата! Для Жуанвиля и его сподвижников, в ту минуту как бы представляющих собой «экипажи подбитых танков», это буквально жест отчаянья: последняя возможность с грехом пополам не проиграть еще одну битву в неуклонно проигрываемой войне…
7
Точнее, еще не совсем: святым он станет «по итогам» этого Крестового похода, на редкость бездарно организованного и резко подорвавшего позиции христиан на Востоке.
Не совсем понятно, схватились ли рыцари за первые попавшиеся луки – или у каждого из них в шатре был свой лук, знакомый и проверенный, с «известными в лицо» стрелами. Все-таки речь не о рядовых ратниках: при каждом штат слуг и оруженосцы, так что даже если в сумятице чуть-чуть не проигранной битвы эта обслуга куда-то подевалась, запасное оружие может оказаться под рукой. В принципе тут и чужие луки применимы, как «общевойсковой ширпотреб»: бой почти ближний, основную стрелковую нагрузку несут профессионалы (рыцари могут их лишь «поддержать»), и вообще нужно продержаться лишь несколько минут, пока в дело не вступит тяжелая конница.
Те доспехи, в которые раненые рыцари не сумели облечься – тоже еще далеко не латы, от стрельных ран они берегут хорошо, но пока что не отлично. Однако Жуанвиль дожил до поры, когда один из его соотечественников смог без особого бахвальства утверждать: «Пускай в меня стреляют четверо самых лучших стрелков, они вреда мне этим никакого не причинят, когда на мне броня моя и шлем мой». Эта «броня моя», правда, опять-таки представляла собой еще не латы – потому что речь идет о начале XIV в., – но заметно сдвинулась в их направлении. Стрелы большинства европейских лучников (но не английских!) она и в самом деле держала уверенно.
…Из чего стрелял Ричард Львиное Сердце (который «разминулся» с Жуанвилем и Людовиком на четыре Крестовых похода, но уже был носителем сходного набора воинских качеств), еще скажем. Но вот о результатах стрельбы по нему скажем прямо сейчас. Несколько раз он, постоянно принимавший личное участие в битвах, после боя возвращался, утыканный сарацинскими стрелами буквально как еж – но невредимый: в лагере ему, помогая разоблачаться, вытаскивали эти стрелы из доспеха. Правда, облачен он был в доспех из категории двойных: особо прочный пластинчатый набор поверх полного кольчужного хауберка, длиннополого, длиннорукавного и дополненного чулками-поножами – а также, конечно, закрытым шлемом. Тяжело, но Ричарду было по силам и не такое.