Лунь
Шрифт:
— Дурак ты, Фугас.
— Сам такой. Ты думаэшь чё?… Думаэшь, всё, да, ат-тпрыгался Фугас? Ну… и хрен с тобой. Не любишь ты Зону. А я вот… люблю. И она меня. Мне зомби сказал, поэл?
Ну, раз зомби сказал, тогда другое дело. Авторитетный, блин, специалист. Ты бы ещё у контролера проконсультировался на предмет развития любовных отношений с Зоной. Ну тебя к ляпу.
— Пора мне, Фугас. Бывай здоров, — я подал руку, помогая подняться.
— И… ты не кашляй, — Фугас опустил голову и попёрся дальше. Я немного постоял, глядя ему вслед. Чётко. Встал Фугас, как лист перед травой, не доходя пяти шагов до «стеклореза». Правильно. Лучше подождать, пока играть не начнёт аномалия, чем пробегать дуром, надеясь на «авось пронесёт». Чёрт его знает, алконавта. Может, и впрямь бережёт его Зона, были ведь шуты у королей, которым позволялось больше, чем герцогам с баронами. Фугас. Личный шут Зоны. Осталось только бубенцы привесить.
У схрона я отыскал заранее положенный кусок арматуры, поддел люк и забрался в колодец. Привычно осмотрел схрон — всё в порядке, изменений нет — и с трудом задвинул люк на место, отдёрнув в последний момент пальцы, чтоб не прищемило. К тяжёлой крышке были зачем-то приварены две стальных дуги, которые оказались весьма кстати: достаточно было просунуть в них толстый железный прут, и люк фиксировался намертво. Теперь мне грозила опасность либо от чересчур внимательного бюрера, либо от возникшей прямо над колодцем блуждающей аномалии. Для Зоны это были считай что курортные условия. Скинув рюкзак, я размял затёкшие плечи, подвесил на проволоку фонарь «светляк» и уселся на стопку из двух ветхих матрасов. В схроне было даже уютно: бетонная коробка два на четыре, от стены к стене тянутся толстые, упакованные в кожухи трубы, посреди убежища торчит из пола здоровый вентиль, на котором я установил в своё время столик, лежанка в углу. Все подозрительные щели давно забиты колотым кирпичом и обрезками труб, у столика табурет и облезлая тумбочка без дверцы. Банка с окурками, забыл в прошлый раз вытрясти. Моя берлога.
С полчаса я просто сидел, прикрыв глаза и наслаждаясь ничегонеделанием и тишиной. Затем распечатал пачку сигарет и цедил табачный дым, наблюдая, как завиваются сизые кольца в холодных лучах «светляка». Немного беспокоила ступня, и я перебинтовал её заново, предварительно прощупав. Болело, но уже не так, отёк спадал. Что ж, день можно было считать вполне удачным.
Я извлёк из рюкзака мешочек и пару контейнеров — добычу за последние сутки — и первым вытряхнул на стол всякую мелочь из мешка. Средненько. Шесть «самоцветов», маленькая «трубка», слабо мерцающая зелёными лучиками, кусок «жуткого янтаря», «чёртова кровь» и больше десятка «русалочьих слёз». «Самоцветами» учёные не интересовались: эти артефакты не обладали никакими особыми свойствами, за исключением, пожалуй, редкой красоты. Собственно, я не был уверен, что «самоцвет» можно считать полноценным артефактом — просто кусочки шлака, кварца или гранита, по воле случая затянутые в «радугу» или «круговерть» и достаточно долго там промариновавшиеся, иногда превращались в «самоцветы». Я уже давно научился отличать ценные камешки от просто красивых, и потому рассчитывал слупить за них не меньше полусотни с Барина, который один по всей Зоне и занимался «ювелиркой». Пять ему продам, а вот шестой… я подобрал крупный, с вишню, «самоцвет» редкой каштановой окраски, с волнами света на гладких гранях и вспыхивающими в глубине яркими золотыми искрами. Этот я подарю. Он хорошо подойдёт к раскосым тёмно-карим глазам. «На память от Луня». А что, звучит…
Теперь контейнеры из углепластика и многослойной свинцово-алюминиевой фольги. Там товар посерьёзнее. «Серебряные соты», одна штука. «Острая плёнка», тоже одна, плоский артефакт с бегающими по глянцевитой поверхности серыми пятнами. Цветом металл, на ощупь полиэтилен, мягкий, даже шелковистый, если конечно, не прикасаться к краям — располосует пальцы до костей, и заживать будет долго. «Звёздный огонь», две штуки. Второй контейнер почти пуст: парочка «стеклянных шаров», с полкулака каждый. Не густо, но за один только «крупняк» минимум восемьсот монет получу. Минус сотня долгов. Ещё столько же за месячный «полный пакет услуг» и неограниченный доступ к местной сети на тот же срок. На информации я никогда не экономил. Остаётся шестьсот и около сотни за «мелочь». Триста на провиант, сигареты и прочее. Четыреста в загашник на чёрный день. Гадство. Тот же «стеклянный шар» по достоверным слухам европейские институты покупали то ли за десять, то ли за пятнадцать тысяч в валюте, тогда как Барин выкладывал на стойку восемьдесят монет. Какую же ораву мы с вами кормим-поим, братцы сталкеры? Пора профсоюз устраивать, и массовые забастовки рабочего класса. В лучших русских традициях позлившись и погундев про себя на жмотов из Института — «душут нашего брата, експлуататоры чёртовы» — я закончил подсчёты и сгрёб хабар в контейнеры. Ворчал я больше для собственного удовольствия: самые большие дяди в стране были уверены, что финансирование НИИ и двух армейских частей идёт сугубо по прямому назначению, «уголовный элемент» жестко преследуется, а успешная работа Института — результат строгого соблюдения всех законов. Если бы самые большие дяди узнали, что в Зоне творится на самом деле, то полетело бы множество голов дядей поменьше. Те дяди, которые поменьше, делились на три типа: дяди умные, коих было меньшинство, дяди жадные, их больше, и дяди тупые, в которых недостатка не ощущалось. Благодаря умным дядям солдаты и учёные оставались живыми, Институт уверенно двигался к нобелевкам, а сталкеры вздохнули свободнее, так как проблем стало существенно меньше. Жадные дяди, получив мзду, рассчитывали получать оную и в будущем, и потому прикрывали существующий порядок, помогая умным дядям защищаться от дядь тупых. Потому и платили нам за «стеклянный шар» не сто пятьдесят, как «вольные барыги», а восемьдесят. Впрочем, грех жаловаться — «ботаники» регулярно доплачивали «чаевыми» в виде так называемых премиальных, и в отличие от барыг, не драли со сталкера три шкуры за консервы, аптечки и, признаться, отменного качества оборудование. Чего стоит ПМК, например, или новейшая «Сайга» двенадцатого калибра из особых сплавов с карбофибровой ложей, за которую спасибо военным. Благодаря ним же, кстати, «правильные сталкеры» получали приборы ночного видения, оружие, боеприпасы, тушёнку. Армейское начальство оказалось неглупым и человечным контингентом: лучше вовремя списать «пострадавшее в аномалиях» оружие и «испорченные локальным выбросом» продукты, чем регулярно отправлять молодых бойцов сначала в Зону, а потом на Большую землю в цинковых гробах. Для комиссий специально демонстрировали несколько калашей, сутки повалявшихся в «киселе», после чего предлагали проводить за блокпосты и показать всё остальное, так сказать, в натуральном виде. Комиссия сразу верила на слово. Система обретала стабильность настолько, насколько это вообще было возможно для Зоны. Короче, и в человецех благоволение, и воздухов благорастворение. Меня, по крайней мере, как и большинство одиночек, всё устраивало, если не считать лёгкого, пресно-сладкого привкуса, что и сам трудишься на благо системы. От которой мы, собственно говоря, в Зону и сбежали, как те же «свободовцы». Успокаивала мысль, что раньше кормили сталкеры разную мразь, а теперь поднимают отечественную науку. Да и свободы у нас никто не отбирал: мы были всё те же «вольные стрелки», не связанные обязательствами, контрактами, восьмичасовым рабочим днём и ненавистной рутиной. Фугас вот, например, время от времени «толкал» хабар налево, в обход Института не столько ради доходов, сколько ради самоутверждения. Но, справедливости ради, на сторону уходили «трубки», «самоцветы», «шипучки» и прочая мелкота для коллекционеров. В НИИ про это знали, но решили «уважить характеру», так как серьёзный хабар Фугас поставлял только учёным.
«Долг» первым почуял изменения и охотно начал сотрудничать с военными в деле истребления ненавистных и тем, и другим монстров Зоны. Усиленный пятью-шестью «долговцами» армейский блокпост гасил волны мутантов с потрясающей эффективностью, срочники, которые раньше гибли десятками после каждого Выброса, быстро перенимали опыт «Долга» по истреблению прущей из Зоны нечисти. «Свобода» ещё доставляла неприятности, но старики, «олды» клана были сильно повыбиты аномалиями, монстрами и регулярными войсковыми частями, а «пионеры» всё чаще присматривались к НИИ и Бару как источнику надёжных комбезов и свежих консервов. «Монолит» развалился, когда выяснилось, что их святыня в четвёртом энергоблоке Станции вовсе не «чудесный кристалл, сверкающий лазурью мудрости и золотом силы», а просто гора слипшегося от жара строительного хлама. Особо упёртые фанатики провозгласили, что Монолит растворился по всей Зоне прежде, чем до него дотянулись грязные лапы неверных, и ныне живёт в сердцах истинных адептов. Польза от них тоже была: многочисленные анекдоты «про монолитовца» здорово скрашивали посиделки в Баре.
Кстати, насчёт Выбросов, раз уж вспомнил. После Третьей Катастрофы в 2007 их стало больше — каждый месяц по два-три, но их сила была столь незначительна, что за Периметром они регистрировались только сейсмодатчиками, пси-фонографами и прочими мудрёными приборами. Прятаться теперь нужно было только в непосредственной близости от «вспышки аномальной активности». Зато в памятном две тысячи седьмом…
Третью Катастрофу я помнил очень хорошо, лучше, чем того хотелось бы. Зона тогда выкинула совсем уж невероятный фортель: она просто исчезла на девять дней. Пропали все до одной аномалии, сталкеры возвращались в Бар без хабара и с очень удивлённым видом, «Долг» на пятый день даже салют устроил в честь такого праздника. Ох, и пьянка ж тогда была… кто с радости, кто с неподдельного горя, а кто и просто от страха глушил спиртное, многие ушли в самые непролазные когда-то участки Зоны в надежде найти что-нибудь этакое…
А потом было семнадцатое ноября две тысячи седьмого. Очень мне повезло, что в тот день я находился в старом Баре, в бомбоубежище заброшенного ПТУ. Утром нас было шестнадцать человек. Вечером осталось девять и четыре трупа. Три человека просто исчезли, но не бесследно — одежда, оружие, и, пардон, содержимое кишечников осталось на полу вкупе с ногтями и волосами. Один из выживших ослеп, ещё один умер через полгода от какой-то скверной заразы. Все остальные получили различные «подарки» на выбор: амнезию, облысение, долго не проходящие ночные кошмары, приступы «чёрной хандры», кожный зуд. Зона за одну ночь расползлась на километры, оставив далеко позади свои прежние границы, и продолжала расти ещё полгода, увеличившись за это время больше, чем в два раза. И «порадовала» учёных сотнями невиданных прежде тварей и артефактов, а сталкеры по достоинству оценили множество свежеиспечённых видов аномалий. Учёные, впрочем, действительно радовались: Зона остановила свой рост всего в полутора километрах от научного городка, и эвакуироваться не пришлось.
После того Выброса меня «контузило». Больше года я промаялся носовыми кровотечениями и провалами в памяти. Из прошлого исчезали большие куски, как из газеты, которую основательно обработали ножницами в поисках интересных публикаций. Выпадали целые «статьи»: как и зачем пришёл в Зону; кем работал до Зоны; в каком городе жил; даже паспортное имя с удивлением прочитал в собственных документах. Зато всё, что осталось, теперь было поразительно ярким и чётким: закрыв глаза, я легко, детально вспоминал события детства, отчасти школьные годы, словно смотрел фильм или высококачественную фотографию. И после «чистки» память никогда не подводила, один раз даже напугала: мельком видел у Сиониста открытую книгу. А потом прочитал две страницы уже здесь, в схроне: «снимок» раскрытой книги был настолько ясным, что я разобрал каждую букву. Сначала это было забавно. Потом, ради эксперимента, я перевернул несколько «страничек» и понял, что могу при желании прочесть всю книжку. Кто не испытывал такого, не поймёт — страшно стало до колик. Брр… хорошо, хоть сейчас таких «приходов» нет.
Я взглянул наверх. Небо проглядывало сквозь отверстия люка тусклыми серыми кружками, заметно потемневшими за последний час. Смеркалось. Тихонько щёлкнуло вдалеке — завёлся, или, наоборот, уже наигрался «стеклорез», и тут же заверещал псевдозмей. Громкие трели, удивительно похожие на звук милицейского свистка, тянулись на одной ноте по минуте и больше, потом одному псевдозмею отвечало десять других, и каждый вечер в Зоне напоминал концерт спятивших дэпээсников, стремящихся пересвистать друг друга. Псевдозмеи, несмотря на название, к рептилиям никакого отношения не имели. Это были полутораметровые безногие крысы, похожие на отрезки садового шланга, покрытые влажными язвами и небрежно обвалянные в белой шерсти. С одного конца шланга торчала костлявая крысиная башка в количестве от одной до трёх, причём разных форм и размеров, с другого — длинный чешуйчатый хвост. Тупые, удивительно злобные твари промышляли падалью, мелкой живностью, портили схроны и при случае могли атаковать раненого или спящего сталкера. Укусы этих мутантов оставляли неглубокие, но опасные раны, чреватые гангреной или даже смертью от трупного яда — пасть твари была настоящей гнилой помойкой с множеством крошечных паразитов. Среди псевдозмеев встречались иногда и «осьминоги»: десяток тварей срастался в бугристый волосатый шар размером с тыкву. Учёные обещали за поимку такого монстра весьма неплохие деньги. И не потому даже, что это был один из самых причудливых мутантов Зоны, видывали здесь и куда более странных зверьков. Интерес «ботаников» был вызван тем, что «осьминог» умел летать. Невысоко, в метре-полутора над землёй плыл гноящийся, покрытый багровыми пятнами шар, шевеля щупальцами слепых псевдозмеев, старательно вынюхивающих добычу, причём две-три зрячих крысы-урода торчали сверху, как антенны, и крутили головами, осматривая пейзаж на предмет аномалий, хищников и предполагаемого обеда. Осторожный, до неприличия живучий и хитрый «осьминог» славился своей трусостью и невероятной подлостью. Летал он совершенно бесшумно, предпочитая подкрадываться со спины и, разогнавшись, сшибать сталкера с ног, после чего быстро рвал крысиными пастями горло, заплёвывал глаза ядовитой слизью и сразу ретировался в укрытие. Там он терпеливо дожидался, когда ослеплённый, истекающий кровью сталкер перестанет биться в агонии, и потом пасся на трупе неделю, отъедаясь до размеров хорошего рюкзака. Нападал он также и на слепых псов, плотей и даже чернобыльских кабанов, изводя намеченную жертву меткими плевками разъедающих шкуру желудочных выделений. «Ботаникам» до нервного зуда хотелось заполучить живой экземпляр «псевдоколониального организма № 5277», летающего вопреки всем известным законам физики и биологии. Обещанная ими награда всё ещё искала своего героя, так как изучение дохлых по причине множественных пулевых ранений «осьминогов» хоть и дало материала на пять диссертаций, но главных вопросов не разрешило.
К непрерывно верещащим псевдозмеям присоединилась ещё какая-то тварь, и через навязший в ушах заливистый свист пробивались басовитые «у-уоооааап!». Вечерний концерт Зоны набирал обороты. То ли ещё будет на закате…
На всякий случай я проверил, крепко ли сидит стальной пруток в петлях люка. Тот сидел замечательно.
Наступало время отужинать и готовиться на боковую. Достав из кармашка на клапане рюкзака большой тюбик с надписью «Паста для мытья рук», я выдавил на ладони белёсую колбаску и старательно её растёр. Теперь подождать пару минут, пока липкая, сильно пахнущая мандарином слизь застынет, и стянуть похожую на рваные перчатки плёнку с ладоней. Грязь паста счищала идеально, заодно истребляя всякую невидимую глазом живность.