Луна и шестипенсовик
Шрифт:
Должно быть, миссис Стриклэнд была рада случаю показать мне своих детей; она охотно приняла мое предложение. Дети были даже привлекательнее, чем на фотографиях, и она могла с полным правом гордиться ими. Я был достаточно молод, чтобы они не стеснялись меня, и они весело щебетали. Чрезвычайно милые, здоровые, воспитанные дети.
Было очень приятно в тени деревьев.
Когда через час они взгромоздились в кэб и отправились домой, я лениво побрел в свой клуб. Я почувствовал себя немного одиноким. Меня слегка кольнула зависть, когда я думал о приятной семейной жизни, в которую я мельком заглянул. По-видимому, они были очень привязаны друг к другу. У них были свои маленькие особые шутки, непонятные для постороннего, но очень забавлявшие их. Возможно, что Чарльз Стриклэнд был скучный человек, если его сравнивать с блестящим обществом. Но он достаточно был умен для своей среды, а в этом – гарантия не только умеренного успеха, но еще более личного счастья. Миссис Стриклэнд – очаровательная женщина, и она его любит. Я рисовал себе их приличную размеренную жизнь, без досадных шероховатостей, с подрастающими прелестными детьми, явно предназначенными продолжать нормальные традиции расы и занять в обществе видное положение. Они, муж и жена, нечувствительно состарятся и увидят, как их дети созреют, возмужают и вступят в свое время в брак: один – с хорошенькой девушкой, будущей матерью здоровых детей, другая – с красивым достойным юношей, вероятно, бравым военным. И, цветущие в своей почтенной старости, обожаемые внуками, после счастливой и небесполезной жизни, они спокойно сойдут в могилу.
Такова должна быть история бесчисленного количества супружеских пар; в такой жизни есть первобытное очарование. Она напоминает вам тихий ручеек, затененный прелестными деревьями, плавно извивающийся среди зеленых пастбищ, пока он не впадает, наконец, в огромное море. Но море так спокойно, так молчаливо, так равнодушно, что вас вдруг тревожит смутное беспокойство: может быть, это особенность и даже недостаток моей натуры, проявлявшийся во мне даже и в те дни, но такое существование – обычный удел большинства – казалось мне печальным и незавидным. Я признавал его социальные достоинства, видел в нем упорядоченное счастье, но лихорадка в моей крови требовала жизни более бурной. Наслаждения спокойной мирной жизнью внушали мне неясную тревогу. В моем сердце таилось желание прожить более опасную жизнь. Я был готов к скитаниям среди острых скал и предательских отмелей, лишь бы впереди были перемены и острое ожидание непредвиденного.
Глава VIII
Перечитывая написанные мною строки о Стриклэндах, я сознаю, что их образы должны казаться читателю смутными. Я не сумел придать им ни одной из тех характерных черт, которые заставляют описанных в книгах людей жить реальной, своей собственной жизнью. И, желая проверить, моя ли в этом вина, я терзаю свой мозг, стараясь припомнить особенности, которые могли бы придать им жизненность. Я чувствую, что если б я мог указать какой-либо оборот их речи или странную привычку, мне удалось бы оживить их образы. В моем изображении они похожи на фигуры старого гобелена, которые не выделяются из общего фона и на расстоянии теряют свои очертания, так что не различаешь почти ничего, помимо приятного цветового пятна. Могу сказать в свое оправдание лишь то, что они на меня производили именно такое впечатление. Они были окружены той неясной мглой, в которую погружаются для вас люди, живущие как часть социального организма: Подобно клеткам тела они важны и необходимы, но до тех пор, пока остаются здоровыми и погруженными в большое значительное целое. Стриклэнды были типичной семьей среднего класса. Приятная гостеприимная дама с безвредной слабостью к литературным знаменитостям второго ранга; довольно скучный мужчина, исполняющий свой долг на той ступеньке жизни, на которую поместила его снисходительная судьба; двое миловидных здоровых детей. Нельзя представить себе ничего более обыкновенного. Не знаю, что в этой семье могло бы возбудить внимание наблюдателя.
Когда я думаю обо всем, что случилось после, я спрашиваю себя: не был ли я тупоумен, если не заметил в Чарльзе Стриклэнде ничего, что выделило бы его из ряда серых людей. За годы, протекшие с тех пор, я как будто накопил опыт и хорошо знаю людей, и все же мне кажется, что если бы я обладал этим опытом и тогда, при первой встрече со Стриклэндами, едва ли я судил бы о них иначе.
Однако если б я знал в, то далекое время, как знаю теперь, что человек полностью непостижим, – я по крайней мере не был бы так удивлен той новостью, которую я услышал ранней осенью, возвратившись в Лондон.
Не прошло и суток после моего возвращения, как я встретил на Джермен-стрит Розу Уотерфорд.
– У вас очень веселый и задорный вид, сказал я. – Что случилось?
Она улыбнулась. Ее глаза заблестели знакомым мне злорадством. Это значило, что она услышала нечто скандальное об одном из своих друзей и инстинкт писательницы заговорил в ней.
– Вы встречали Чарльза Стриклэнда, не правда ли?
Не только лицо, все ее тело казалось напряженным от волнения. Я кивнул и подумал: не прогорел ли бедняга на каких-нибудь финансовых операциях на бирже или не попал ли под омнибус?
– Разве это не ужасно? – продолжала она. – Он сбежал от жены.
Роза Уотерфорд понимала, что она не может обработать эту тему должным образом, стоя на тротуаре на Джерман-стрит; поэтому, как артистка, бросила мне в лицо голый факт, объявив, что не знает подробностей. Я не хотел обижать ее предположением, что такое пустяшное обстоятельство мешало ей поделиться деталями события, но она заупрямилась.
– Говорю вам, что я ничего не знаю, – сказала она в ответ на мои взволнованные вопросы и, весело пожав плечами, прибавила: – Полагаю, что одна из юных девиц, подававшая чай в каком-нибудь кафе в Сити, оставила теперь свою службу.
Она улыбнулась мне и, заявив, что ей надо спешить к дантисту, удалилась легкой походкой. Я был больше заинтересован, чем огорчен. В те дни мое знание жизни было очень не велико, и меня удивило, что с людьми, которых я знал лично, произошло одно из тех событий, о которых я читал в книгах. Признаюсь, что с тех пор опыт приучил меня к событиям такого рода среди моих знакомых. Все же я был немного ошеломлен. Стриклэнду было верных сорок лет, и мне казалось отвратительным, что человек в его возрасте позволил себе увлечься. С надменностью зеленого юноши я считал, что тридцать пять лет – крайний возраст, когда человек может влюбиться, не ставя себя в глупое положение. Кроме того, неожиданное известие несколько расстраивало мои личные планы; из деревни я написал миссис Стриклэнд о своем скором приезде и прибавил, что я хотел бы зайти к ней в такой-то день на чашку чая, это не будет противоречить ее планам. Это был как раз указанный мною день и она ничего не написала мне. Хочет она меня видеть или не хочет? Весьма вероятно, что при таком волнении письмецо моё ускользнуло из ее памяти. Может быть, благоразумнее не идти? Но, с другой стороны, она могла не желать огласки, и я проявил бы грубую неделикатность, показав, что странная весть уже дошла до меня. Я разрывался между страхом оскорбить тонкие чувства женщины и страхом явиться некстати. Я понимал, что она должна была страдать, а мне не хотелось видеть горя, которому я не мог помочь. Но в сердце моем гнездилось желание, которого я немного стыдился: посмотреть, как она приняла происшедшее. Я не знал, на что решиться.
В конце концов я решил пойти, как будто ничего не случилось, и спросить через горничную, могу ли я видеть миссис Стриклэнд. Это даст ей возможность не принять меня. Я был раздавлен смущением, когда говорил горничной приготовленную фразу, и, пока я ждал ответа в темном коридоре, я должен был собрать все мое самообладание, чтобы не убежать. Горничная вернулась. Ее манеры сказали моему возбужденному воображению, что она прекрасно знает о домашнем несчастье Стриклэндов.
– Пожалуйте сюда, сэр, – сказала она.
Я последовал за ней в гостиную. Шторы были немного спущены, чтобы затемнить комнату, и миссис Стриклэнд сидела спиной к окну. Ее зять, полковник Мак-Эндрью, стоял, греясь у камина, в котором не было огня. Мое вторжение казалось неловким. Я представил себе, что мой приход захватил их врасплох и что миссис Стриклэнд приняла меня только потому, что забыла ответить на мое письмо. Полковник, как мне казалось, был возмущен моим неуместным появлением.
– Я не совсем уверен, ожидали ли вы меня, – сказал я, стараясь быть непринужденным.
– Разумеется, я вас ждала. Анни через минуту подаст чай.
Даже в полутемной комнате я не мог не заметить, что лицо миссис Стриклэнд опухло от слез. Цвет кожи, бывший и раньше болезненным, принял землистый оттенок.
– Вы помните моего зятя? Вы встретились у меня на обеде как раз перед каникулами.
Мы обменялись рукопожатием. Я так сконфузился, что ничего не мог сказать, но миссис Стриклэнд, пришла мне на помощь. Она спросила меня, как я провел лето, и с этой поддержкой я завязал кое-как разговор, пока горничная не принесла чая. Полковник попросил себе содовой воды и виски.