Луна и солнце
Шрифт:
— Мадемуазель де ла Круа, — вопросил его величество, — что за бес в вас вселился?
— Простите меня, ваше величество. Я не хотела вас оскорбить.
— Вы просили меня установить истину, — промолвил его величество, — я соблаговолил попытаться, а сейчас выясняется, что вы уничтожили все доказательства. Как же я могу быть уверен, что вы не выдумали всю эту историю?
— Но это было бы безумием, сир, а я не безумна! Я сделала это только из сочувствия к Шерзад, и я не предполагала, что…
— Из сочувствия
— Я лишь ищу истину, по завету Господню, — осмелился перечить Ив.
— И вы полагаете, что истина Господня ведома вам лучше, чем мне? — оскорбленно возразил папа.
— Нет-нет, помилуйте, ваше святейшество, я лишь тщусь познать волю Божью, изучая сотворенный Господом материальный мир.
— Вам следовало бы постигать Слово Божье, — упрекнул его Иннокентий, — а не преклонять слух свой к измышлениям демонов.
— Демоны лгут! — воскликнула Мари-Жозеф. — А Шерзад говорила только правду!
— Не вам решать, что правда, а что нет, мадемуазель де ла Круа, — наставительно произнес его святейшество.
— Неужели Шерзад хоть раз солгала? Она говорила только правду, пусть горькую, но правдой от этого она быть не перестает.
— Вы поступили бы достойнее, если бы исполняли повеление моего предшественника: удел женщин — молчание и послушание.
— Даже у женщин есть душа. Шерзад — женщина. Убить ее означает совершить смертный грех.
— Вы намерены учить меня, что есть грех?
Воцарилось безмолвие, с каждым мгновением делавшееся все глубже и глубже. Ничто не нарушало его, кроме шуршания шелка, протягиваемого мадам де Ментенон сквозь ткань.
— Полагаю, моя сестра права, ваше святейшество, — нашел в себе силы произнести Ив.
— Вот как? В самом деле? — осведомился его святейшество. — Вы обсуждали с морской тварью бессмертие души? Обсуждали с нею христианскую веру? Вы обратили ее?
— Нет, ваше святейшество.
— Тогда что заставляет вас предположить, будто ваша сестра права, а Церковь заблуждается?
— Не заблуждается! — горячо воскликнул Ив. — Я лишь полагаю, что Господь сподобил меня стать свидетелем чуда. Возможно, он возвысил морских тварей, даровав им человеческий разум!
— Это создание безобразно и нелепо, — возмутился его святейшество. — Оно ничем не напоминает человека!
— Шерзад не столь безобразна, как я, — неожиданно произнес граф Люсьен голосом нежным, словно лепестки роз: прекрасным, совершенным, без шипов. — А ведь я человек. Впрочем, конечно, я очень богат.
Мари-Жозеф едва удержалась, чтобы не броситься к нему, не обнять, не крикнуть, что он совсем не такой, что он великолепен.
Иннокентий встал с кресла
— Вы отрицаете существование Господа! Может быть, Великий инквизитор был прав. Возможно, вы и эти уродливые твари действительно дьяволово отродье!
— Мои родители были бы весьма оскорблены, если бы им довелось это услышать, — невозмутимо произнес Люсьен.
— Полно, Кретьен, оставьте свои атеистические шутки, — сказал его величество.
— Кретьен! — Его святейшество с отвращением выплюнул это слово, которое обыкновенно произносил с благоговением. — Само ваше имя — издевательство над всем, что дорого верующему.
— Столь издевательское имя дал моим предкам за беспорочную службу Карл Великий.
— Кузен, — обратился Людовик к Иннокентию, — месье де Кретьен пользуется моим покровительством, невзирая на свои взгляды и даже на безбожие.
— Ваше величество, — взмолилась Мари-Жозеф, — вы — христианнейший монарх. Станьте защитником и благодетелем русалок, и обращение их в христианство послужит вашей вящей славе!
— Это лишь уловка, с помощью которой вы намерены спасти свою питомицу! — возразил Людовик.
— Не стану скрывать, самая мысль о ее гибели мне невыносима, — призналась Мари-Жозеф. — Но я и вправду верю, что она женщина. Сир, вкусив ее плоти, вы рискуете запятнать свою бессмертную душу.
Людовик откинулся на спинку кресла; блестящие каштановые локоны парика больше не в силах были скрыть его утомление и старость.
— Мари-Жозеф, дитя мое, — произнес он, — я правлю вот уже пятьдесят лет. По сравнению с тем, что я совершил ради славы Франции, каннибализм — сущая мелочь.
Мари-Жозеф была столь потрясена, что не нашлась с ответом.
— Вы обязаны отдать мне морскую тварь, кузен, — потребовал Иннокентий.
— Обязан?
— Ее необходимо всесторонне изучить. Она опасна. Если отец де ла Круа ошибается и в эту тварь действительно вселился демон, то над ней надлежит совершить обряд экзорцизма. Однако нельзя исключать, что отец де ла Круа прав, и тогда мы стали свидетелями чуда, которое Господь явил нам в своем творении. Если это воистину так, это создание следует обратить в христианство, открыть ему Бога, исцелить от всех языческих заблуждений, ради славы Господней…
— Уж лучше я подарю вам павиана, — перебил папу Людовик, — вы с таким же успехом можете обратить в христианство его.
Оскорбленный, его святейшество поднялся с кресла.
— Простите меня, — произнес он, — я удалюсь. Я дряхлый старец, и ваше упорное сопротивление меня утомило. Отец де ла Круа, следуйте за мной.
С этими словами он с достоинством покинул комнату.
— Прошу извинить меня, ваше величество, — сказал Ив. — Пожалуйста, простите.
— Уходите! — велел король. — Оставьте меня в покое!