Луна и солнце
Шрифт:
Яков от досады ударил кием оземь и выругался:
— Черт побери, кузен Льюис, вы снова разгромили меня наголову! Вам дьявольски везет!
Он говорил с акцентом, и пришепетывал, и оскорблял всех присутствующих, кроме его величества, своим непочтительным обращением с монархом.
— Упорный, ожесточенный поединок, — произнес месье, чтобы рассеять неприятное впечатление, произведенное словами Якова.
— Благодарю вас, дорогой брат, — откликнулся Людовик, а остальные придворные окружили его и принялись шумно поздравлять.
Мари-Жозеф
Рядом, опираясь на эбеновую трость и медленно потягивая вино, стоял граф Люсьен. Заметив ее, он поклонился, и она ответила на его поклон. Она хотела поговорить с ним, не для того чтобы попросить извинения за свои нелепые домыслы, так как надеялась, что не дала ему повода о них догадаться, но чтобы загладить свою вину учтивостью и обходительностью.
— Нога причиняет вам сильную боль, граф Люсьен? — спросила она. — Надеюсь, вскоре вы сможете забыть о ране.
— Мазь месье де Баатца исцелит меня за неделю-две, — предположил он. — Рецепт его престарелой матушки спас меня от хирургов.
— Мадам так благодарна вам за выздоровление Шартра! И я тоже очень признательна вам.
— За выздоровление Шартра?
— За храбрость, проявленную вами сегодня утром.
Граф Люсьен слегка поклонился. Рядом, за бильярдным столом, придворные на словах разыгрывали королевскую партию. Мари-Жозеф удивилась, почему граф Люсьен не остался рядом с его величеством.
— Вы не играете в бильярд, граф Люсьен? — спросила Мари-Жозеф.
— Когда-то играл, — ответил он, — но сегодня забыл свой кий. — И тоном сухим, как пески Аравийской пустыни, добавил: — Такой изогнутый.
Он обрисовал в воздухе очертания изогнутой палки, которая позволила бы ему дотянуться до бильярдного стола.
Мари-Жозеф мучительно покраснела.
— Простите меня, — пролепетала она, — прошу меня извинить, я не хотела…
— Мадемуазель де ла Круа!
Она умолкла.
— Мадемуазель де ла Круа, с тех пор как я заметил, что я карлик, прошло много лет. Всем это известно. Не стоит смущаться оттого, что вы тоже это заметили.
Если до этого мгновения она боялась, что снова оскорбила его, то теперь опасалась, что он будет над ней смеяться. Он сделал еще один глоток вина, смакуя его, поглядывая на нее над краем серебряного кубка, который, в отличие от Шартра, не торопился осушить. Он вполне твердо держался на ногах, легкое опьянение выдавала лишь нарочитая рассчитанность движений. Его массивный сапфировый перстень сверкал на фоне серебряного кубка.
— Я могу нарисовать ваш портрет? — спросила Мари-Жозеф.
— Для кабинета редкостей или галереи уродцев? Вы повесите его среди изображений диких людей и морских чудовищ?
— Помилуйте, как можно! У вас прекрасное лицо. У вас прекрасные руки. Мне так хочется вас нарисовать.
Граф Люсьен допил последние капли вина. Неведомо откуда явился за его пустым кубком
«Он не согласится, — подумала Мари-Жозеф, — а я снова сказала что-то не то».
— Вы заняты другим, — продолжил граф Люсьен, — а мне надлежит принимать участие в церемонии отхода ко сну его величества.
Люсьен поклонился мадемуазель де ла Круа и, хромая, зашагал прочь.
«Мазь месье де Баатца вскоре утишит боль в моей ране, — размышлял Люсьен, — а физические упражнения вернут гибкость суставам и избавят от боли в спине».
Когда он проходил по залу, маркиза де ла Фер встретилась с ним глазами; он остановился и поцеловал ей руку. Наедине с ним она не столь стеснялась изуродованной кожи.
— Моя карета в вашем распоряжении, дорогая Жюльетт, — напомнил он.
— Вы ко мне не присоединитесь?
— Мне придется скакать домой верхом на Зели, — сказал он, — и последую за вами, как только мы уложим в постель его величество.
— Ваш слуга может прискакать на… Ах, я и забыла, вы никому не дозволяете ездить на своих арабских скакунах, это только ваше право.
— Мой слуга мог бы отвести Зели домой в поводу, но я весь вечер простоял в Салоне Дианы. Никакой слуга не способен сделать так, чтобы я вновь ощутил прилив сил и радость жизни.
Она улыбнулась ему, и в свете свечей ее огромные карие глаза словно на мгновение наполнились слезами.
— Конечно, дорогой. Это моя забота.
Она нарочито затрепетала ресницами и взмахнула веером, подражая записным кокеткам. Он засмеялся, снова поцеловал ей руку и присоединился к королевской свите, которой предстояло присутствовать при уютной церемонии отхода его величества ко сну.
Ив с трудом заставил себя продолжить беседу с мадам де Шартр. «Интересно, как эта дама, столь юная и столь сомнительного происхождения, может быть столь надменна», — дивился он. Она требовала больше королевских прав и привилегий, чем законнорожденные члены августейшей фамилии. Его величество был воплощением хороших манер, великий дофин так привык к самоуничижению, что сделался почти невидим, а августейшие внуки вели себя как обычные мальчишки, вот только роскошно одетые.
— Сегодня вечером вы принесли мне несчастье, отец де ла Круа, и я требую, чтобы вы загладили свою вину.
— Не могу в это поверить, мадам де Шартр, да и вообще не верю в судьбу — добрую ли, злую.
— Вы весь вечер простояли за моей спиной, и я проиграла, поэтому я возлагаю на вас вину за свое поражение.
— В таком случае, если бы вы выиграли, это тоже было бы моей заслугой? — спросил он.
Закрыв свой китайский, сандалового дерева веер, она пристально и совершенно недвусмысленно воззрилась на него. В ее сложной прическе мерцали и покачивались золотые китайские украшения, подвески на них время от времени сталкивались, нежно позванивая.