Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
— Как видно, из особо опасных, — замечает Гаврилэ. — Боятся, чтоб не убежал…
Но не успел Гаврилэ договорить, как Лилиана, посмотрев в сторону арестованного, изумленно застыла на месте.
— Он не погиб! Смотрите: жив! Жив! — задрожав всем телом, воскликнула она. И добавила радостно, восторженно: — Тома Улму! — Крик вырвался из самой глубины души. — Мне кажется, это он, он…
Но прежде чем она успела убедиться, арестованный удивленно повернул голову — наверное, посмотреть, кто это там кричит… и в ту же минуту словно бы переломился надвое — в пояснице, в том месте, куда вонзились штыки конвоиров. Так он и упал — на спину, лицом вверх.
Лилиана попыталась вырвать руку из руки Илоны, но та из последних сил удержала ее, не позволила броситься
— Это Тома Улму? — Илие растерянно посмотрел на человека, неподвижно распластавшегося на земле, мучительно пытаясь припомнить кого-то другого… которого он видел где-то. Ах да, это было тогда, на подпольном инструктаже… В домашней куртке, ермолка на голове. Бородка в колечках, кудрявые завитки на висках… Человек с грудой мисок в руках, он раздает их… гостям! Да, да. тот самый… жених на серебряной свадьбе! Только теперь острижен наголо, нет и бородки. Но все равно — тот, тот, он, Илие, может в этом поклясться! И вот теперь — убит, заколот штыком… Разве это Тома Улму?
Пекарь почувствовал, что его охватывает глубокое огорчение, печаль, с которой уже не справиться…
— Зо-о-о! — удовлетворенно воскликнул немец, оказавшийся внезапно впереди конвоиров. Как только Лилиана не заметила раньше в толпе палачей Эйсебио Кранца! Он приблизился к группе смертников, указал на Лилиану пальцем. — Зо-о-о, — проговорил снова, теперь уже с признательностью, и, точно одержимый нечеловеческой жаждой, хищным взглядом окинул грудь девушки. — Мэдхен… [17] — И добавил решительно: — Браво, брависсимо! Это в самом деле Тома Улму! В самом деле! — Затем положил руку на плечо Косому. — Гут! Ду бист грацирт! [18] Зо-о-о!..
17
Дева (нем.).
18
Ты помилован! (нем.)
Тот принял стойку "смирно" и, вытянув плечи, как можно ниже склонил голову. Чтоб ему отсекли эту голову секирой палача, если он не оправдает милости шефа! Кыржэ мертв, зато он остался в живых! Теперь он еще рьянее будет исполнять свой долг… Косой дал команду конвоирам: "Вперед!" Солдаты мгновенно заняли свои места, оставив убитого лежать посреди тюремного двора вверх лицом, с неподвижно устремленными к солнцу глазами.
Резко остановившись, Илона посмотрела на человека… Похож на хозяина явки, которого арестовали сразу после инструктажа… Сам отдал себя в руки жандармам, чтоб замести следы другого, чье имя стало легендой. Да, это он!
— Направление — кладбище! — Косой положил конец сортировке.
Тудораке Хобоцел неизменно подтрунивал над Грозаном, не говоря уже о Кику, и теперь оба они вырывались из рук кельнера, собираясь, как и Василе, прыгнуть на палачей… Что еще им оставалось, как не возможность повторить смерть Василе?
— Хладнокровнее, ребята, хладнокровнее! — не повышая голоса, уговаривал их Тудораке. — Не стоит пропадать зря в то время, как… Посмотрите, как повысим себе цену в решающий момент!
То и дело прикрывая ладонью глаза, Лилиана понуро шла рядом с Илоной. Теперь она уже не поддерживала беременную, сама нуждалась в ее помощи. Девушку совсем не держали ноги. И что еще хуже, не было слез, глаза оставались сухими. Только скапливались под веками мелкие, острые песчинки… Ни один стон не вырвался у нее из груди — все внутри окаменело, стало мертвой пустыней. Лицо убитого показалось до того схожим с придуманным, воображаемым обликом Тома Улму, что она непроизвольно выкрикнула это имя, как только увидела несчастного… Единственное, что она могла еще ощущать, был устремленный на нее взгляд Илие. От этого взгляда боль в груди становилась еще невыносимее. Ничего другого она не чувствовала и опомнилась только
Но вот они уже там и получают приказ Косого рыть себе могилу. Лилиана первая взяла лопату, стала врезаться в землю и, по мере того, как железо все глубже уходило в сырую глину, словно стала бы приходить в себя, даже почувствовала прилив отчаянной смелости. Постепенно, шаг за шагом, она приблизилась к Илие, однако тот, увидев ее, стал еще торопливее работать лопатой.
— Я все время думаю о тебе, — негромко сказала Лилиана, зная, как тяжело у него сейчас на душе. — Клянусь, мне стыдно говорить об этом… И все ж я думаю, нет — уверена, что я любила тебя еще до того, как узнала, и борьба, вера стали моими только потому, что были связаны с тобой. — Она перестала рыть, посмотрела на его руки: господи, никогда в жизни она не видела красивее! Потом спросила: — Почему ж ты молчишь, Илие? Не веришь? Думаешь об Улму, о том, что я назвала его имя? Оно вырвалось бессознательно. Но ведь сейчас будет конец и мне… Помнишь, я говорила, что искуплю предательство? Да, да, другим словом не назовешь… Я вот что сделаю: попрошу — последнюю просьбу выполнят обязательно, — чтоб расстреляли первой… Чтоб ты видел, как я буду умирать, Илие!
Она удрученно поникла, намереваясь поймать губами его руку. Но как раз в эту минуту пекарь подул на ладони — так делают землекопы и лесорубы — и снова взялся за лопату.
Девушка больше не шевелилась. Похоже, теперь она была способна только на одно — ждать. Смерти. И чтоб удовлетворили последнюю просьбу, чтоб Илие видел, как будет она умирать… Лилиана больше не отходила от парня.
— Мою любовь ты, по-моему, видел, — с достоинством продолжала девушка. — Она выросла у твоей печи, у корыт с тестом. Я любовалась тобой, когда работал вместе с другими рабочими. Ты же видел во мне только барышню, белоручку — признайся, что я права, Илие. И не любил — поклонялся, но не любил. Даже боялся взять за руку, потому что думал: "Это мне не пристало, не подходит, не имею права". А предатель Дан — имел? Я ждала, чтоб ты пришел, звала, ты же только на одно решался: посмотреть тайком в окно. А тогда, ночью, помнишь, кого привел ко мне? — Но, заметив, что их может услышать Илона, не договорила. — Помнишь? А сам остался у калитки: зачем было стеречь его, если я ждала тебя? Тебя, Илие…
Прибыл какой-то высокий военный чин, который должен был присутствовать при казни. Осмотрев могилу глазом специалиста, немец стал прикидывать, достаточна ли она будет для расстрелянных.
— Ахтунг! Ахтунг! — закричали несколько человек одновременно. — Приговоренным немедленно сдать инструмент! Взвод, равняйсь!
— Можно мне стать рядом с тобой? — просительно, но вместе с тем и непреклонно произнесла Лилиана.
Кику, однако, не расслышал ее — бросился на помощь к Илоне, начавшей подниматься наверх по свежевскопанной земле. Взвод карателей начал между тем выравниваться.
Илона выбралась на верхушку насыпи и подняла руку, пытаясь привлечь внимание офицера, — она хотела сделать заявление, о котором говорила в "салоне", однако тот не дал ей договорить.
— Зачем загаживать кладбище этими скотами? — обратился немец к Косому. — Их место там, за оградой. Что же касается девушки…
— Лилианы Дангэт-Ковальской! — подсказал кто-то из-за спины.
— Да, да… то она помилована, за заслуги перед третьим рейхом и румынским королевством.
Двое солдат бросились к девушке и стали поспешно отталкивать ее от могилы.
— Не-е-ет! — Лилиана вырвалась из рук солдат и. прыгнув с разгона в могилу, спряталась за спиной у Кику. — Не отпускай меня, Илие, не отдавай им!
— Чего ты ждешь? — крикнул офицер Косому. — Чтоб первым расстреляли тебя?
— Взять ее! — встревоженно, сиплым голосом приказал Косой, ударив по лицу одного из солдат, не сумевших удержать Лилиану. — Немедленно вытащить из ямы! Берите, кому говорю! — испуганно, точно безумный, вопил он, пытаясь перекричать отчаянные, нечеловеческие вопли девушки, которую волоком тащили по земле.